Давайте посмотрим на живопись Владимира Любарова, он на фотографии, посмотрим глазами Виктории Токаревой.
Токарева для меня это почти такой же знаковый автор моей юности, как и Василий Аксенов. Не знаю, почему, но меня её "День без вранья" в "Юности", подействовал так же сильно, как аксёновский "Звездный билет". По-моему, она очень хорошо писала, не намного хуже Аксенова. Только она писала рассказы и... киносценарии. Вы все знаете "Джентельменов удачи". Сценарий - Токаревой. Она начала публиковаться в середине шестидесятых, когда мне было восемнадцать. Ей было на десять лет больше, но все равно она была тогда молодая и красивая.
Вот ее фотка тех лет. Она кстати, Токарева по матери. В том сборнике, о котором я напишу ниже, она об этом рассказывает.
Потом у меня появился другой кумир, отодвинуты были и Аксенов и Токарева. для меня на несколько десятилетий писателем номер 1, пишущим на русском языке стал Юрий Трифонов. Его, кстати, никто не сменил в моем сознании, просто у меня сейчас нет писателя номер 1, обхожусь как-то. Трифонов ушел, а на его место так никто и не пришел.
Пелевин - пытался, но очень быстро отошел в сторону. Последние годы я его вообще читать перестал. Это ужасно, то, что он пишет сейчас.
Токареву я не читал очень давно. Пытался как-то в середине девяностых; то, что она тогда писала и с удивлением понял, что я пытаюсь читать заурядный женский роман, из тех, что издают в одинаковых обложках, где неземной красавец, обнимает неземную красавицу с глубоким декольте.
И вдруг, снова рассказы, как тогда в середине шестидсятых. Мне попался на глаза её новый сборник. Называется он - "Немножко иностранка".
Вы его можете прочесть здесь.
http://flibusta.is/b/447703/read
Прочтите, не пожалеете, он не очень большой.
И я был поражен. Вернулась прежняя Токарева, та Токарева, что умела писать не только женские романы. Этот сборник написан снова талантливой Токаревой, я его прочeл залпом.
Ну а теперь, хватит о литературе, давайте посмотрим живопись, живопись Владимира Любарова, но посмотрим эту живопись глазами Виктории Самойловны.
Рассказ про Любарова Токарева назвала "Прорвавшийся еврей".
Начинает она с себя.
Дело происходило на Украине. Моя бабушка Ульяна собиралась на ярмарку, а семилетняя мама плакала и упрашивала:
– Возьми меня на ярмарку, я тоже хочу на ярмарку.
– Та шо ты там не бачила? Там ничого такого немае. Жиды торгуют, та и всэ.
– Я хочу жидов побачить, – ныла мама.
– Та шо их бачить? Такие ж люди…
Через десять лет моя мама вышла замуж за еврея по имени Муля и родила от него двух дочерей: меня и сестру.
В хорошие минуты Муля говорил: «Тася, у нас будут талантливые дети».
Слияние двух культур в одном человеке дает потрясающий результат: Окуджава (армянская и грузинская), Сергей Довлатов (еврейская и армянская), Алексей Герман, Андрей Тарковский, Высоцкий.
Дальше можно не перечислять, понятно, что я имею в виду.
Владимир Любаров. Еврейская бабушка Соня (библейская красавица) плюс русская мама, тоже красавица.
В России всегда был государственный антисемитизм. При царе – черта оседлости и погромы. При Сталине – затевалось «дело врачей». Это было начало большого погрома, но Сталин умер, слава богу. Однако антисемитизм стоял, как пар над кастрюлей. Дина Рубина пишет: «Все стеснялись своего еврейства, как застарелого триппера». Прятали как могли. Меняли отчества, меняли национальность (как правило, на украинскую).
Владимир Любаров не прячет свою вторую кровь, просто констатирует факт: да, так. Без оценки.
Но все-таки скорее – хорошо. Глубоко. Весело. Это я. Это моя часть, моя культура.
Любаров пишет циклы «Еврейское счастье» и «Местечко».
Его евреи с откровенно семитскими чертами, с «жидовскими рожами». Но как любит… Сколько тепла, иронии, родства.
На картине «Семья» у него даже корова еврейка, тот же затуманенный взгляд. И им всем очень хорошо вместе: жене, которая доит, мужу, который ест пирожок, и корове.
Семья – вот главная ценность еврея. Семья и вера. Еврейская женщина восходит к Богу через мужа. Для нее семья – святое.
Меня поразила картина «Поющие». Стоят пять уродцев с большими плоскими лицами и ртами, разинутыми в форме «о». Но они поют!!! Я не только вижу, я слышу. Воздух вокруг них дрожит. Они поют слаженно и прекрасно. Как это можно нарисовать? Это надо чтобы твоей рукой водил Создатель.
Еврейские женщины, равно как бабы из Перемилово, – толстые, белые, молодые и желанные. Чувствуется, что Любаров их любит и вожделеет. Красота не имеет национальности. Они ему нравятся. И мне нравятся. Они прекрасны – чисты и наивны. А гламурные худые в сравнении с ними – помойка. Вот что делает Любаров своей кистью. И на деревенских из Перемилово, и на евреев из местечка хочется смотреть, смотреть, смотреть, и хочется заплакать «от любви и печали». Вот что делает Любаров.
Особой статьей идут его комментарии. Это короткие рассказы в стиле Довлатова. Это литература.
Сам Любаров так не считает. Он думает, что это просто так, литературные зарисовки. Я считаю по-другому. Это – именно литература, в том же стиле, что и живопись.
Любаров смотрит на мир так, будто ему протерли глаза. Как будто только ему дана возможность переоткрыть природу и суть людей.
У Довлатова есть рассказ, не помню его названия. В рассказе жена утром дает Довлатову рубль и посылает за постным маслом. Он возвращается ночью, без денег, без масла, с синяком под глазом. Жена спрашивает:
– Чем это тебя?
– Ботинком.
– А ты что, валялся на земле?
– А почему бы и нет…
Смешно? Смешно. Страшно? Страшно.
Примерно то же самое в рассказе Любарова «Коля и Надя» – про своих соседей.
Надя – алкашка, при этом Любаров никогда ее так не называет. Он деликатно замечает, что «выпивать в любых дозах здоровье вполне еще позволяло. Надя… наводила марафет, взбивала парадным коком свою химическую завивку и алой помадой красила губы… Приняв на грудь, Надя всем игриво подмигивала, намекая, вероятно, что она – женщина с богатым прошлым».
Смешно? Смешно. Страшно? Страшно.
А кончили они «неважнецки». Дом их сгорел. Коля надорвался и умер. Надя в подпитии замерзла. Но на пепелище их сгоревшего дома вырос на редкость густой орешник, так что новые дачники Перемилово и предположить не могут, что всего несколько лет назад здесь стоял дом, а в доме обитали люди по фамилии Малышевы.
Грустно? Грустно. Светло? Светло.
Владимир Любаров не делает дистанции между соседями и собой, хотя они – алкаши, а он – гениальный художник.
Любаров всех объединяет в своей душе – русских и евреев, алкашей и гениев. И в самом деле: каждого человека есть за что пожалеть и есть за что полюбить.
Для еврея важная составляющая его жизни: вера. Евреи свято соблюдают религиозные праздники. Каждую неделю они празднуют Субботу. В чем смысл этого праздника, я точно не знаю. Но у меня есть своя версия: однообразное течение жизни должно прерываться праздником. Тогда легче жить. День идет за днем, падает на темя, как капля воды. Можно взбеситься. Но впереди – Суббота. Праздник. Можно и даже нужно ничего не делать.

В картинах «Адам и Ева»

и «Субботний день» одни и те же персонажи.
Разрешенное безделье, как в раю. Они не просто бездельничают, они живут по правилам Священного Писания.
Любаровские евреи постоянно ищут смысл жизни:
холст «Голуби»,
«Кошерное или трефное»,
– поскольку искать смысл во всем – это национальная черта евреев. В данном случае они, видимо, размышляют, правильно ли зарезана курица, поскольку курица должна быть непременно кошерной.
Казалось бы, какая разница: как зарезали курицу? Кто это видит? И тем не менее именно благодаря вере евреи выстояли и сохранились, несмотря на вековые гонения, на холокост.
Древние греки и нынешние греки – это совершенно разные биологические особи, у них даже разное строение черепа. А евреи – какие были, такие и остались. Причина? Вера. В Иерусалиме есть целые кварталы верующих евреев, которые только тем и занимаются, что изучают саму Тору и комментарии к ней. Глубочайшее проникновение в истоки, в святая святых.
Любаровские персонажи свято соблюдают все свои праздники: Песах (грызут мацу), Суккот (плетут халы), Шаббат (пьют шаббатное вино).
Московские евреи Тору не читают – это «потерянные дети», как говорит Дина Рубина. Но когда человек трудится не покладая рук, когда он хорошо делает свое дело – это тоже, мне кажется, приобщение к Торе и к высокой вере.
Можно молиться перед Стеной Плача, качаясь, а можно взять холст и краски, «настроить на любовь свое сердце» и почувствовать Бога.
Творчество Любарова – это его молитва, его покаяние и его очищение.
Хочется, чтобы такие художники, как Владимир Любаров, жили всегда. Они просветляют жизнь, и за это им полагается дополнительный талон.