Зал ожил, загудел одобрительно. Тогда, окончательного осознав, насколько простецкие вкусы зрителей не дотягивают до горних вершин подлинной поэзии, он решил прочесть еще что-нибудь "механистическое", но на злобу дня. Это было - "На независимость Украины". С сожалением привожу его здесь целиком - так как без этого не обойтись.
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
"время покажет Кузькину мать", руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченный изотопом,--
жовто-блакытный реет над Конотопом,
скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
по адресу на три буквы, на все четыре
стороны. Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть -- так сообща, путь выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
кожаными углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Это земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
Больше, поди, теряли -- больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза --
нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса..
Жизнь прекрасна своей непредсказуемостью. Лет мне уже немерено, а русский рэп «Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!», в исполнении нобелевского лауреата по литературе довелось услышать впервые. Нет, пожалуй, не «рэп», а скорее разухабистый частушечный перебор, с духовитым великоросским подголоском. В стишке отчетливо проглядывала гордость материальным и культурным превосходством "титульной нации". Не менее отчетливо в нем демонстрировалось презрение к другому народу за его безнадежную общую отсталость от "главного" народа-благодетеля. Особенное негодование вызывала дерзость тех, кто не сознавая своей очевидной второсортности "в области культуры" пытается отстоять свою смешную для Русского Поэта самобытность. Комичность ситуации была очевидной: интересы этнических русских в этой "разборке" с украинцами представлял специфически картавивший, и к тому же откровенно семитской наружности американский поэт-лауреат.
Я любила и люблю Бродского, но не религиозно, как моя соседка справа, а избирательно, без фанатизма. Люблю я немногое, хотя стихов его знаю порядочно, но об этих гадских стишках не слыхала никогда. Поэтому, наверное, в голове у меня пронеслась совершенно дикая мысль, что он сочиняет их прямо здесь, на сцене Еврейского Культурного центра в Palo Alto [2]. Оглядываясь, я пыталась вычислить, если ли в зале украинцы. Нет, слава богу, в зале чинными рядами сидели евреи. Так мне, по крайней мере, хотелось тогда думать.
Что он еще читал в тот вечер, не знаю, так как, осторожно переступив через ноги юной поклонницы Бродского тихо покинула взорвавшийся аплодисментами зал. Произошло это как раз в тот момент, когда он, характерно грассируя, дошел до бесславного финала, до этой постыдной строки про Александра и Тараса.
Есть нечто унизительное в этом чтении. Состояние -- как после раута в высшем свете. То же стыдливо-лестное чувство приобщенности неизвестно к чему, то же нервное и физическое утомление, та же эмоциональная пустота. Трудно поверить, что после того, как так много, умно и красиво сказано, -- так и не сказано ничего.
Приходилось ли вам обращать внимание, как тяжело запоминаются эти стихи? Мало кто знает Бродского наизусть и только тот, кто учил специально. Это оттого, что внутренняя логика образа почти всюду подменяется внешней логикой синтаксиса. "Часть речи" называется книга Бродского и так же -- сборник, ему посвященный. Это грамматическое название, конечно же, дано не случайно. Но, быть может, было бы еще точнее -- "Член предложения". Потому что, при всем внимании к слову, не слово составляет у Бродского основу стиха, и не строчка, и даже не строфа -- а фраза. Наиболее ярко этот принцип проявляется там, где одно предложение тянется через несколько искусно построенных строф, но он, как правило, сохраняется и в самых коротких стихах.
Неизменно соблюдаемое расстояние между ритмическим и синтаксическим строем и дает мгновенное чувство глубины и объема, пропадающее после чтения. Оттого, кстати, большие стихи, из строфы в строфу переносящие фразу, выглядят всегда значительней и глубже. Фраза может и не быть формально четко очерченной, а существовать как некая недоговоренная в строфе, никак не договоримая мысль. Она переливается, переливается, каждый раз сливаясь еще с одной каплей, вызывая томительное ожидание, что вот-вот прорвется свободным потоком и станет ясно, куда и зачем. Но в конце так и остается лежать ртутным выпуклым озерцом на дне последней строфы.
