Юрий Трифонов
Последние 20 лет жизни в СССР нашим с Аннушкой любимым писателем был Юрий Трифонов.
Мы много лет выписывали "Новый Мир". Там публиковалось всё, что писал Трифонов начиная со второй половины шестидесятых.
Мы вытаскивали из журнала всё им написанное и за деньги отдавали переплетать. Поэтому у нас на полках стояли книжки синего цвета в коленкоровой твердой обложке, но на них не было названия. Правда, свои последние повести начиная со "Старика" и наконец свой последний роман, "Время и место" Трифонов опубликовал уже в "Дружбе народов". "Новый мир" с новым главным редактором ему отказал от своего мира.
Самым знаменитым текстом Трифонова считался "Дом на Набережной", небольшая повесть о правительственном доме, где в детстве жил сам Трифонов, вернее его отец, Валентин Трифонов, с семьёй. Валентин Трифонов был во время Гражданской Председателем Ревтрибунала Фронта. Ну а в 1938-м его расстреляли в числе многих других обитателей "Дома на Набережной".
По-моему, лучшим текстом Трифонова был "Старик". Эта повесть - об отце. Правда, персонаж повести не расстрелян, он выжил, стал глубоким стариком и то, что он творил во время Гражданской не дают ему покоя перед смертью.
Именно "Дом на Набережной" вдохновил американского историка с русскими корнями, Юрия Слёзкина на огромный исторический труд: "Дом правительства. Сага о русской революции", в книге 1217 страниц. Тем не менее я ее читаю с большим интересом и рекомендую тем, кто по крайней мере знает, кто такой Трифонов.
Юрий Слёзкин
На русском книгу можно прочесть здесь:
http://flibusta.is/b/548246/read
Эта запись одновременно и презентация книги Слёзкина для воскресного заседания нашего клуба.
Надеюсь, что одноклубники порекомендуют эту книгу на английском своим внукам, т.к. по-русски они читать не умеют, а то, что им рассказывают в университете про большевиков имеет к реальной истории отношение только по названию "большевик", остальное с реальной историей большевизма не совпадает.
Первоначально книга Слёзкина написана на английском. Только после американского издания Слёзкин сам перевел свой текст на русский и передал в российское издательство.
Но для читателей ЖЖ я очень рекомендую большое интервью со Слёзкиным.
Я его поставлю следующей записью. Здесь же я приведу отрывок из этого интервью.
— Вы только что написали книгу о «Доме на набережной». Как я понял - это антропологическое исследование?
— Да, она выйдет через полтора месяца на английском, французском и еще нескольких языках. Я писал ее двадцать лет, с перерывом на евреев ("Эра Меркурия" выросла из "Дома на набережной"). Я сейчас занимаюсь русским вариантом, надеюсь, через год он выйдет в России. Это история «Дома на набережной» в Москве, точнее, история революции через историю жителей «Дома на набережной» и их семей.
— Может быть, вы расскажете, что нового вам открылось, когда вы этой темой занимались? Что интересного вы обнаружили в истории этого дома?
— Во-первых, моё повествование начинается до революции, в революционных кружках. Мне важно проследить судьбы этих людей до их въезда в «Дом правительства», чтобы читатель хорошо представлял себе, кто они и как туда попали. Одна вещь, которая бросилась мне в глаза, а потом стала важной структурной частью книги — это идея и риторика веры в коммунизм. Речь шла не о доктрине, а именно о вере. На этом основании я строю некую теорию о большевизме как виде милленаризма (или хилиазма, если угодно). Я предлагаю классификацию милленаристских движений и пишу о месте большевиков в истории этих движений (движений, которые исходят из того, что мир несправедливости и страдания кончатся при жизни нынешнего поколения). К этим движениям относятся христианство, ислам, мормонство, растафарианство, Тайпин, Джим Джонс и многие другие. Таковы марксизм как идеология и большевизм как идеология и практика.
А книга в значительной степени о том, что происходит, когда пророчество не сбывается. Пророчества о конце света никогда не сбываются, но разные движения по-разному относятся к этому факту. Моя книга, в частности, о том, как большевики начали это осознавать, об их жизни в двадцатые годы в домах советов в Москве – сначала с ощущением страшного разочарования, а потом с надеждой на исполнение пророчества, которую принесла первая пятилетка. Ну и, наконец, об их жизни в «Доме на набережной» в тридцатые годы, кульминацией которой стал их арест и крах всей жизни. Это одна важная составляющая книги. А вторая –– это невероятная важность истории семьи и частной жизни для истории революции. Поскольку любая революция является попыткой радикально перестроить человеческую жизнь, одним из объектов нападок оказывается самый старый, самый иерархичный и самый консервативный общественный институт — семья. Что происходит в семьях этих людей? Как соотносится большевистская вера и представление о социализме с тем, как большевики живут в семьях? Что такое правильная коммунистическая семья? Книга пытается ответить на эти вопросы, заглядывая в окна квартир в доме, который официально назывался Домом правительства.
— То есть, они создали для себя, можно сказать, коммунизм в своём доме. А были ли у них размышления, имеют ли они право так жить, если остальной народ живёт в нищете?
— То-то и интересно, что они не построили себе коммунизм. Это был коммунизм в том смысле, что в доме была общая столовая, которой никто не пользовался, клуб с многочисленными кружками, театр, кинотеатр, магазин, парикмахерская, теннисный корт и т.д. В этом смысле была идея общего пространства и некой общей жизни, но это был не дом-коммуна. Он назывался «домом переходного типа» и был разделён на отдельные квартиры. И многим казалось, что в этом есть определённая непоследовательность.
С одной стороны, то, о чем вы говорите – услуги, жилплощадь, уровень жизни — разительно отличались от того, как советские люди жили за пределами этого дома, за пределами элиты, за пределами Москвы. А с другой стороны, трудно было не замечать противоречия между тем, во что они верили и тем, как они жили. Многие напряжённо и мучительно об этом думали. Тем более напряжённо и мучительно, что в коммунизме, в отличие от многих других милленаристских движений, не было осмысленной попытки привязать семейную жизнь к космологии, к теории предопределения, к осмыслению истории и ее конца. Иисус начал с того, что, обращаясь к своим последователям, сказал: «Если вы не ненавидите свои семьи, вы не можете быть моими учениками».
— Пока это был дом правительства, там жило много народа, наверное, возникло какое-то сообщество, несмотря на репрессии? Может быть, их дети? Вы с ними общались? У них есть какая-то память об этом?
— Безусловно. Сообщества взрослых в тридцатые годы не было. Мужчины практически не жили дома, они все время проводили на работе и приходили домой очень поздно, по сталинскому графику. Приходили под утро, спали, потом шофёры увозили их на работу. Дружить семьями было не принято, в гости внутри дома не ходили. Институт соседства распространён не был, хозяйством занимались домработницы и няни (которые представляли собой некоторое сообщество, но об этом свидетельств почти не осталось). А главным сообществом были дети. Всякий, читавший Трифонова, может себе это представить. Трифонов, среди прочего — летописец этой жизни. Дети Дома правительства жили в своём собственном мире — и в школе, и во дворах: жизнью, которую они будут вспоминать как самое счастливое время их жизни.