Брамс — самый распутный из композиторов. Впрочем, его распутство не злонамеренно. Скорее, он напоминает большого ребенка с утомительной склонностью переодеваться в Генделя или Бетховена и долго издавать невыносимый шум». Джордж Бернард Шоу. The World, 21 июня 1893 года
«В Симфонии до минор Брамса каждая нота словно бы высасывает кровь из слушателя. Будет ли такая музыка когда-нибудь популярной? По крайней мере, здесь и сейчас, в Бостоне, она не пользуется спросом — публика слушала Брамса молча, и это явно было молчание, вызванное смятением, а не благоговением». Boston Evening Transcript, 9 декабря 1888 года
«В программе вечера значилась Симфония до минор Брамса. Я внимательно изучил партитуру и признаю свою решительную неспособность понять это сочинение и то, зачем оно вообще было написано. Эта музыка напоминает визит на лесопилку в горах». Кларенс Лукас. Musical Curier, Нью-Йорк, 6 декабря 1893 года
Танеев о музыке Брамса: «Отвратительная и беспомощная гадость».

Чайковский о Брамсе: «Играли подлеца Брамса. Экая бездарная сволочь! Меня злит, что эта самонадеянная посредственность признаётся гением».

David Garrett — Венгерский Танец No.

Людвиг ван Бетховен«Мнения разделились по поводу Пасторальной симфонии Бетховена, однако почти все сошлись на том, что она слишком затянута. Одно andante длится добрых четверть часа и, поскольку оно состоит из череды повторений, может быть легко сокращено без всякого ущерба — для композитора или его слушателей». The Harmonicon, Лондон, июнь 1823 года

«Сочинения Бетховена становятся все более и более эксцентричны. Он нечасто пишет нынче, но то, что выходит из под его пера, так невразумительно и туманно, полно таких малопонятных и часто попросту отталкивающих гармоний, что лишь ставит в тупик критика и приводит в недоумение исполнителей». The Harmonicon, Лондон, апрель 1824 года

«Хор, которым завершается Девятая симфония, местами весьма эффектен, но его так много, и так много неожиданных пауз и странных, почти нелепых пассажей трубы и фагота, так много бессвязных, громкоголосых партий струнных, использованных безо всякого смысла, — и, в довершение всего, оглушающее, неистовое веселье финала, в котором, помимо обычных треугольников, барабанов, труб использованы все известные человечеству ударные инструменты… От этих звуков земля содрогнулась под нашими ногами, и из своих могил восстали тени достопочтенных Таллиса, Пёрселла и Гиббонса, и даже Генделя с Моцартом, чтобы увидеть и оплакать тот буйный, неудержимый шум, то современное бешенство и безумие, в которое превратилось их искусство». Quaterly Musical Magazine and Review, Лондон, 1825 год

«Для меня Бетховен всегда звучал так, словно кто-то высыпал гвозди из мешка и вдобавок обронил молоток». Джон Рескин. Из письма Джону Брауну, 4 февраля 1881 года

Чайковский о Бетховене: "Я боюсь Бетховена, как боятся большой и страшной собаки".

Игорь Стравинский о Бетховене: «Не понимаю, как человек такой мощи мог столь часто впадать в банальность».
Бетховен о Россини: «Россини стал бы великим композитором, если бы его учитель как следует лупил его по заднице».

Жорж Бизе


««Кармен» — это едва ли нечто большее, чем просто собрание шансонов и куплетов… музыкально эта опера не сильно выделяется на фоне сочинений Оффенбаха. Как произведение искусства «Кармен» — полное ничто»». New York Times, 24 октября 1878 года

«Бизе принадлежит к той новой секте, пророк которой — Вагнер. Для них темы — вышли из моды, мелодии — устарели; голоса певцов, придавленные оркестром, превращены в слабое эхо. Разумеется, все это кончается дурно организованными сочинениями, к каковым принадлежит и «Кармен», полная странных и необычных резонансов. Раздутая до неприличия борьба инструментов с голосами — одна из ошибок новой школы». Moniteur Universel, Париж, март 1875 года

«Если представить, что его Сатанинское Высочество село писать оперу, вероятно, у него получилось бы что-то вроде «Кармен»». Music Trade Review, Лондон, 15 июня 1878 года

Бизе о Вагнере: «Он наделен таким дерзким тщеславием, что критика не может тронуть его сердца, хотя я сомневаюсь, что оно у него вообще есть».

Клод Дебюсси

««Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси — характерный пример современного музыкального уродства. У фавна явно не задался вечер — несчастную тварь то истирают и перемалывают духовые, то она тихо ржет флейтой, избегая даже намека на успокоительную мелодию, пока ее страдания не передаются и публике. Эта музыка полна диссонансов, как нынче принято, и эти эксцентричные эротические спазмы свидетельствуют лишь о том, что наше музыкальное искусство находится в переходной фазе. Когда же придет мелодист будущего?» Луи Элсон. Boston Daily Advertiser, 25 февраля 1904 года

«Не было ничего естественного в этом экстазе чрезмерности; музыка казалась вымученной и истерической; временами страдающему фавну определенно требовался ветеринар». Луи Элсон. Boston Daily Advertiser, 2 января 1905 года

Клод Дебюсси о музыке Э. Грига: «Розовые конфетки со снежной начинкой».

Густав Малер


«Слюнявая, кастрированная простота Густава Малера! Было бы несправедливо тратить читательское время на описание того чудовищного музыкального уродства, которое скрывается под именем Четвертой симфонии. Автор готов честно признать, что большей пытки, чем час с лишним этой музыки, он никогда не испытывал». Musical Courier, Нью-Йорк, 9 ноября 1904 года

Сергей Прокофьев

«Сочинения мистера Прокофьева принадлежат не искусству, а миру патологии и фармакологии. Здесь они определенно нежелательны, ведь одна лишь Германия, с тех пор как ее захлестнуло моральное и политическое вырождение, произвела больше музыкального гуано, чем может вынести цивилизованный мир. Да, это звучит прямолинейно, но кто-то же должен противостоять тенденции понравиться публике, сочиняя то, что мы не можем назвать иначе, как низкой и вульгарной музыкой. Сочинения же мистера Прокофьева для фортепиано, которые он сам и исполнил, заслуживают отдельных проклятий. В них нет ничего, что способно удержать внимание слушателя, они не стремятся ни к какому осмысленному идеалу, не несут эстетической нагрузки, не пытаются расширить выразительные средства музыки. Это просто извращение. Они умрут смертью выкидышей». Кребиль Г. Э. New York Tribune, 12 декабря 1918 года

«Для новой музыки Прокофьева нужны какие-то новые уши. Его лирические темы вялы и безжизненны. Вторая соната не содержит никакого музыкального развития, финал напоминает бегство мамонтов по доисторической азиатской степи». New York Times, 21 ноября 1918 года

Прокофьев о неоклассических сочинениях Стравинского: «Бахизмы с фальшивизмами».

Морис Равель

«Прослушать целую программу сочинений Равеля — все равно что весь вечер наблюдать за карликом или пигмеем, выделывающим любопытные, но весьма скромные трюки в очень ограниченном диапазоне. Почти змеиное хладнокро­вие этой музыки, которое Равель, кажется, культивирует специально, в больших количествах способно вызвать только отвращение; даже красоты ее похожи на переливы чешуи у ящериц или змей». Times, Лондон, 28 апреля 1924 года

Танеев о музыке Равеле: «Всякая равель пошла».

Игорь Стравинский о Морисе Равеле: «Самый точный из швейцарских часовщиков».

Сергей Рахманинов

«Если бы в аду была консерватория... и было задано написать программную симфонию на тему семи египетских язв и если бы была написана она вроде симфонии Рахманинова… то он блестяще выполнил задачу и привел бы в восторг обитателей ада». Цезарь Кюи. «Санкт-Петербургские новости», 16 марта 1897 года

Камиль Сен-Санс

«Сен-Санс сочинил больше дряни, чем любой из известных композиторов. И это худший род дряни, самая дрянная дрянь на свете». Saturday Review, Лондон, 19 февраля 1898 года

Морис Равель о Сен-Сансе: «Мне сказали, что Сен-Санс сообщил восторженной публике о том, что с начала войны он сочинил музыку для сцены, мелодию, элегию и пьесу для тромбона. Для музыки было бы лучше, если бы вместо этого он делал гильзы для снарядов».

П.И. Чайковский

«Русский композитор Чайковский — без сомнения не истинный талант, а раздутая величина; он одержим идеей собственной гениальности, но не обладает ни интуицией, ни вкусом… В его музыке видятся мне вульгарные лица дикарей, слышится ругань и ощущается запах водки… Фридрих Фишер как-то выразился про некоторые картины, что они так отвратительны, что от них воняет. Когда я слушал Скрипичный концерт г-на Чайковского, мне пришло в голову, что бывает и вонючая музыка». Эдуард Ганслик. Neue Freie Presse, Вена, 5 декабря 1881

«Есть люди, которые постоянно жалуются на свою судьбу и с особым пылом рассказывают о всех своих болячках. Именно это я и слышу в музыке Чайковского… Увертюра к «Евгению Онегину» начинается с хныканья… Хныканье продолжается и в дуэтах… Ария Ленского — жалкое диатоническое поскуливание. В целом же опера — неумелая и мертворожденная». Цезарь Кюи. «Неделя», Санкт-Петербург, 5 ноября 1884 года

«Пятая симфония Чайковского — сплошное разочарование… Фарс, музыкальный пудинг, заурядна до последней степени. В последней части калмыцкая кровь композитора берет над ним верх, и сочинение начинает напоминать кровавый забой скота». Musical Courier, Нью-Йорк, 13 марта 1889 года

Джордж Баланчин: «В мое время в Петербурге ходил анекдот: студента спрашивают — сколько симфоний написал Чайковский; студент отвечает: «Три — Четвертую, Пятую и Шестую».

Чайковский о Бородине: "Он не может написать ни строчки без посторонней помощи".

Чайковский о Мусоргском: «Мусоргскую музыку я от всей души посылаю к черту; это самая пошлая и подлая пародия на музыку».

Чайковский о Бахе: «Бах велик, но скучен».

Фридерик Шопен

«Весь корпус сочинений Шопена представляет собой пеструю смесь напыщенных гипербол и мучительной какофонии. <…> Остается лишь догадываться, как Жорж Санд может тратить драгоценные минуты своей восхитительной жизни на такое артистическое ничтожество, как Шопен». Musical World, London, октябрь 1841 года

«Невозможно представить, чтобы музыканты — кроме разве что тех, кто обладает болезненной тягой к шуму, скрежету и диссонансам, — могли всерьез наслаждаться балладами, вальсами и мазурками Шопена». Dramatic and Musical Review, Лондон, 4 ноября 1843 года

Вагнер о Шопене: "Композитор для правой руки".

Оскар Уайльд о Шопене: «После Шопена у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения».