Кто служил в Армии, тот меня поймет. Но кроме неимоверной физической нагрузки была еще и психологическая.
Она сводилась к постоянному издевательству сержантов над нами. У меня было впечатление, что они все, как один - садисты и им доставляет удовольствие объяснять нам, что мы - не люди, а жалкие твари и что в их власти, жить нам или подохнуть. И я считал, что дело в том, что это Советская Армия, в других армиях - не так. Там тяжело, но солдата не считают жалкой тварью.
Особенно много иллюзий у меня было об израильской армии.
Считал, что в ЦАХАЛ все от сержанта до генерала относятся к солдату по-человечески, в отличие от СА.
И вот сейчас я прочел "И ВОЗВРАЩУ ТЕБЯ…", заключительный роман трилогии Алекса Тарна про агента Берла. Там есть глава, посвященная армии. Оказалось, что все так же как и в СА. Кое в чем, похуже. Это меня шокировало, я никак не могу поверить, что евреи-сержанты могут так издеваться над другими людьми, евреями и неевреями, которые служат в израильской армии.
Герой главы - бедуин, их не призывают, но они идут служить в ЦАХАЛ добровольно. И вот что их там ждет, вместе с евреями, которые пришли служить вместе с ними:
ВИДЕО это конечно не передает всего того, что я прочел у Тарна, это очень мягкий вариант того, что написано ниже, тем не менее и в нем кое-что можно увидеть, а кое-что - домыслить, понимая, что это армейская пропаганда и авторы видео, хотели показать мудрых сержантов, а не садистов. Это Тирoнут, курс молодого бойца.
Но в тот жаркий день, когда Гамаль утюжил — ботинками и животом вперемежку — раскаленную корку Негева, ему было вовсе не до смеха. Утешало одно: солнце сжалилось и принялось клониться к закату немного раньше, чем появилась неприятная слабость в коленях.
Гамалю еще ни разу не приходилось доходить до того предела, о котором говорил дед, но некоторые этапы по дороге к нему он уже знал. Слабость в коленях была первым признаком; затем начинала болеть спина. Через некоторое время Гамаль обнаруживал, что не может сжать руку в кулак. Наконец, появлялись сложности с дыханием, как будто легкие уменьшались в размере по меньшей мере наполовину, и поэтому любая попытка вдохнуть упиралась в болезненную перегородку, которая возникала неизвестно откуда прямо посередине груди.
Наверняка существовали и дополнительные этапы, но дальше перегородки Гамаль пока что не заходил. Возможно, это аллах останавливал его бег, не давая добежать до последней черты — в точности, как того пожелал в свое время дед, светлая ему память. Спина заныла, когда уже совсем стемнело, и рота находилась на самом подходе к лагерю. Но дышалось по-прежнему легко, кулак послушно сжимался, и поэтому Гамаль даже согласился вне очереди тащить тяжеленный пулемет вместо бедняги Абд-эль-Карима, который явно шел из последних сил.
В лагере, как всегда, сволочь-сержант, вместо того, чтобы распустить людей по палаткам, выстроил всех на плацу и прочел длинную лекцию на вечную тему о том, какие они все недоноски и бездельники… понятно?!. И как они должны быть благодарны ему, сержанту… понятно?!. за то, что он когда-нибудь… понятно?!. сделает из них настоящих людей. Понятно?!. На каждое сержантское «понятно?» следовало рапортовать дружным хоровым «да, командир!» причем каждый раз этот гад оставался недоволен бодростью ответа и требовал повторять до тех пор, пока взвод не орал так, что птицы в ужасе срывались с деревьев в радиусе километра вокруг.
Но и после сержантской лекции их не отправили спать, а заставили убирать территорию вокруг палаток. Убирать, как всегда, нужно было сверхдобросовестно, потому что любой незамеченный конфетный фантик или даже спичка могли стоить субботнего отпуска, а домой хотелось отчаянно, в особенности, после такого дня. В итоге, когда Гамаль опустил, наконец, на койку нудящую спину, сил у него не осталось даже на то, чтобы по привычке подложить под голову ладонь. Обычно он слегка смягчал таким образом твердую щеку автомата, традиционно используемого в армии вместо подушки. Он даже не успел пожалеть о том, что нельзя снять сапоги — просто провалился в сон, как в яму, блаженно и глубоко.
В яме сидел ангел Джабраил. Он поднял голову и посмотрел на Гамаля сердитым взглядом:
— Ты кто?
— Я верблюд, — ответил Гамаль.
— Верблюд?! — глаза Джабраила загорелись еще большим гневом. — Докажи! Докажи, что ты верблюд!
— Меня так зовут… — робко начал Гамаль, но ангел перебил его страшным криком. Он вопил во весь голос, совсем не по-ангельски:
— Встать! Подъем! Подъем!
Кто-то сильно толкнул Гамаля в бок, и он открыл глаза. Перед ним, свисая в потолка армейского шатра, раскачивалась на шнуре тусклая голая лампочка. Вокруг суетились товарищи, путались спросонья в собственных ногах, вполголоса ругались, сцепившись ремнями автоматов и подсумков. А над всей этой неразберихой метался гневный крик… только кричал вовсе не ангел Джабраил, а кое-кто намного страшнее и могущественнее — его величество сержант собственной персоной.
— Встать! — вопил сержант. — Всем наружу! Выходить, строиться!
Он замолчал, набирая в грудь воздух, чтобы разразиться новой серией воплей, и в эту паузу ввинтился чей-то робкий вопрос:
— С бронежилетом?..
— Что? — радостно отреагировал сержант. — Что ты сказал? Бронежилет?! Конечно, с бронежилетом! Как же без бронежилета! Десять секунд! Время пошло!
Гамаль вздохнул и полез под койку за бронежилетом. Каждый раз в любом шатре новобранцев обязательно находится кретин, влезающий в самое неудобное время с идиотским вопросом, именуемым в армии «вопрос-китбэг». Китбэгом называется огромный неподъемный мешок, в котором солдат таскает с базы на базу, из палатки в палатку полный комплект свого немалого снаряжение. Обычно выходить из палатки, волоча за собой китбэг, приходится только во время перебазирования, то есть относительно нечасто. Но можно быть абсолютно уверенным, что хотя бы один раз, во время одной из многочисленных учебных побудок, когда котелок не варит, глаза разлепляются с трудом, а рот, наоборот, не закрывается из-за непрерывной зевоты… так вот, можно дать голову на отсечение, что именно в этот момент чей-нибудь язык — чтоб он отсох — в ответ на приказ «всем наружу!» выговорит: «с китбэгом или без китбэга?»
Нет никакого сомнения, что садисты-сержанты живут на свете исключительно ради этой минуты. Услышав «вопрос-китбэг», они замирают, сладострастно закатывают глаза и медленно, чтобы продлить чудесное мгновение, переспрашивают:
— С китбэгом или без китбэга? Конечно, с китбэгом, что за вопрос… Как же без китбэга?
После чего все отделение бегает целый день не только с полной боевой выкладкой, но еще и с китбэгом на плече. Бегает, высунув язык, падая с ног от усталости, под градом насмешек со стороны любого встречного-поперечного. Бегает, мечтая о вечере, когда можно будет, наконец, окружить кретина, задавшего роковой вопрос и, урча от наслаждения, разорвать его на мелкие кусочки — желание, которое, впрочем, умирает при одном только взгляде на беднягу, искренне проклинающего тот миг, когда он появился на свет.
Вот что такое «вопрос-китбэг». Иногда он проявляется в своем щадящем варианте: в виде свитера, куртки, бронежилета… Хотя и тяжеленный керамический бронежилет не подарок. Кого же это дернул черт за язык?
Взвод выстроился на ярко освещенном плацу — все налегке, и только Гамалево отделение в бронежилетах. Сержант обвел новобранцев сокрушенным взглядом. В руке он зачем-то держал электрический фонарик. Тут только Гамаль сообразил, что утро еще далеко. Вот ведь… выскакивая из шатра, он был уверен в обратном. Пользуясь тем, что сержант смотрит в другую сторону, Гамаль осторожно подтянул руку к руке, и, отстегнув прикрывающую циферблат кожаную шторку, взглянул на часы. Ничего себе! Полночь с минутами! Выходило, что они спали чуть более получаса…
— Выйти из строя!
Гамаль вздрогнул. Сержант смотрел прямо на него.
— Да-да, ты!
Гамаль сделал шаг вперед.
— Куда-то торопишься?
— Никак нет, командир! — рявкнул Гамаль, сверля глазами начальство.
— Хорошо отвечаешь, — удовлетворенно отметил сержант. — Придется тебя наградить.
Сердце у Гамаля упало. Сержантские награды обычно не сулили ничего хорошего.
— Ко мне!
Гамаль вышел на середину и встал рядом с мучителем. Тот снова сокрушенно поцокал языком и обвел взглядом безмолвный строй.
— Взвод! — произнес он с незнакомой трагической интонацией. — Произошло из ряда вон выходящее, чрезвычайное происшествие! Час тому назад, перед тем, как отправиться спать, вы производили уборку территории. Посмотрите на себя! Вам не стыдно? Вы только и делаете, что бездельничаете здесь на народные деньги. Вы дрыхнете целыми днями, в то время, как ваши семьи надрываются на работе. А вы? Чего от вас просят? Всего-навсего подмести, чтобы было немного чище! И даже с такой малостью вам не справиться?! Ну разве вы не уроды? А? Не слышу… Спрашиваю еще раз: разве вы не уроды?
— Да, командир!! — со страстной убежденностью прокричал взвод.
— Кто-то из вас, наверное, думает, что уборка территории не имеет никакого отношения к военным действиям. Ерунда! Убирая территорию, вы привыкаете к тому, что солдат ЦАХАЛа никогда и ничего не бросает на поле боя. Прежде всего, речь идет о товарищах. Вы спросите, какая связь между уборкой и раненым товарищем? Простая! Все начинается с малого! Сегодня ты оставил при уборке окурок — завтра оставишь товарища! Понятно?
— Да, командир!! — прогремел плац.
Сержант повернулся к Гамалю.
— Посмотри, — сказал он, включая фонарик и указывая его лучом себе под ноги. — Что ты видишь? Подними, покажи всем, да повыше, чтобы каждый бездельник разглядел.
Гамаль поднял с земли окурок сигареты «Тайм». Окурок был совсем свежим, даже не успел затвердеть. Во всем взводе никто не курил этот сорт сигарет: предпочитали либо роскошное американское «Марлборо», либо грошовый горлодер «Ноблесс» местного производства. «Таймом» пробавлялся только сам сержант. Гад даже не пытался скрыть свою откровенную «подставу». Гамаль подавил вздох и поднял окурок над головой.
— Но для того меня здесь и поставили, чтобы я сделал из вас людей! — прокричал сержант. — Для вашей же пользы! Посмотрите на этот несчастный окурок! Вы как всегда дрыхли, а он лежал тут, совсем один, среди врагов! Сначала он еще немного тлел, тщетно ожидая, что кто-нибудь придет и подберет его. Он ждал, он надеялся. А вы, что делали вы? Дрыхли, позабыв про умирающего товарища! Он ждал, но вы не пришли. И тогда он погас. Он умер! Вы слышите? — Умер! А что делают с мертвыми? Мертвых хоронят. И главный урок, который вы должны усвоить своими ленивыми мозгами, таков: хоронить мертвых в сто раз тяжелее, чем спасать живых. В тысячу раз! И я вам обещаю: сегодня вы это почувствуете на собственной шкуре, так, что запомните навсегда. Сейчас мы похороним этот окурок. Носилки!
После секундного замешательства подскочили двое с носилками.
— Почему двое? — недоуменно спросил сержант. — Вас что, не учили, что носилки с мертвым товарищем несут вчетвером?
Он взял у Гамаля окурок и благоговейно возложил его на самую середину пустых носилок. Четверо солдат ждали команды, держа на плечах носилки с проклятым окурком. Но сержант не торопился.
— Я вижу, вы не чувствуете тяжести, — сказал он печально. — Придется добавить веса. Эй! Разбиться на пятерки! Четверо несут пятого. Смена по команде! Выполнять! Передние носилки, смотреть во все глаза! Если потеряете окурок, будете искать, пока не найдете! Сообщаю на всякий случай: я его пометил, так что без глупостей!
Бег с носилками относится к одному из тяжелейших физических упражнений. Особенно ночью, после изматывающего дня, без минимального отдыха. Гамаль почувствовал слабость в коленях сразу, с первых же шагов, когда они еще только выбегали с плаца, замыкая колонну носилок. Впереди бежали четверо счастливцев с окурком. Впрочем, удача их была относительной: страх потерять драгоценную ношу давил на плечи пуще самой неудобной тяжести. Полотно пустых носилок дергалось в такт бегу, окурок подпрыгивал, и задние, спотыкаясь, вытягивали руки, тщетно стараясь умерить его опасную прыть. У ворот базы сержант остановил гамалеву пятерку. Гамаль держался сзади, чтобы быть незаметнее, но разве спрячешься от такого гадского садиста?
— Это что за дистрофика вы несете? — поинтересовался сержант, заглядывая наверх. — Вы его что, специально не кормите, для бега с носилками?
Бедуины вообще не отличаются богатырским телосложением, а гамалев двоюродный брат Абд-эль-Карим так и вовсе ростом не вышел. Его-то и приладили Гамаль с товарищами в качестве первой ноши. Не из-за малого веса приладили: по хорошему-то следовало, наоборот, сначала погрузить самого тяжелого, пока еще силы есть, а легких оставить на потом. Но больно уж устал Абд-эль-Карим накануне, вот и решили дать ему отдохнуть по первости. Что ж, нельзя сказать, что этого не получилось. Сержант поманил к себе одного из двух часовых, охранявших ворота базы. В лагере для новобранцев одновременно тренировались несколько подразделений; соответственно, и общие для всей базы повинности они выполняли по очереди. В данный момент на воротах дежурили будущие спецназовцы. Парень подошел вразвалочку, по-медвежьи. Ростом он вымахал метра под два, если не больше.
— Да, командир?
— Поменяйся с этим… — сержант кивнул на Абд-эль-Карима. — Он за тебя додежурит. А ты пока покатаешься. Эй, как тебя… Гамаль? Я тебе награду обещал — получай!
Гамаль и его товарищи помертвели. Спецназовец весил примерно, как два Абд-эль-Карима. Он с трудом умещался на носилках. Широченные плечи свешивались по обе стороны, ноги в пыльных красных ботинках болтались где-то далеко за гамалевым затылком. Четверка сделала несколько неверных шагов и остановилась. Тяжесть была неимоверная.
— Вперед! — заорал сзади сержант. — Вперед, мать-перемать! Догнать остальных! Или будете так до утра бегать! И завтра тоже!
Последняя угроза подстегнула солдат. Шаткой трусцой они двинулись вдогонку уходящему взводу. Как долго длился этот кошмар, Гамаль не знал. Он потерял чувство времени. Собственная его рука с часами на запястье маячила прямо перед носом, но смотреть на часы Гамаль уже зарекся навсегда. Дышалось с трудом. Он держал рот широко раскрытым, чтобы захватывать побольше воздуха, но это не спасало. В груди уже возникла та самая зловещая перегородка, которая не позволяла легким работать на весь объем. Сначала она телепалась в самом низу, причем нижняя, «нерабочая» часть, казалась наполненной тяжелой мокротой и больше мешала, чем помогала. Все это еще можно было вытерпеть, если бы перегородка оставалась на одном месте. Но к несчастью, она медленно поднималась все выше и выше, вытесняя полезное пространство, все ближе и ближе к горлу, к судорожно раззявленному рту, к последнему пределу.
Наверное, это и есть тот самый предел, о котором рассказывал дед… он находится там, на верхней границе легких. Где же всемогущий аллах, который остановит гонку? Где он? Мокрота в легких закипала уже на самом верху, чуть ли не выплескиваясь наружу. Еще шаг, и все кончится. Еще шаг, и все… Гамаль сделал шаг и вдруг ощутил необыкновенную легкость. Проклятая перегородка исчезла, как не бывала. Он глубоко вздохнул; кислород свежей волной хлынул в измученный мозг, в голове прояснилось. Он попробовал сжать кулак — кулак снова сжимался! Он удивленно повел глазами по сторонам и вдруг все понял. Он стал белым верблюдом! Сам Всевышний коснулся его своим волшебным перстом! Какое счастье!..
— Взвод, стой! Строиться!
Гамаль оглянулся. Измученный взвод, опустив носилки на землю, собирался в кучу. Пустыня светилась под луной, как серебряный поднос. С неба крупными гроздьями свисали звезды. Красиво-то как…