Я сам не написал ничего про главное впечатление от текста Мильчина. Мне хотелось дождаться, чтобы кто-нибудь другой это заметил.
Раз не заметили, значит мне самому придется об этом написать.
Текст этот - самопародия. Мильчин не замечает, что полностью укладывается в портрет тех, о которых пытается иронизировать, а именно: немногих посвященных.
Но показывая, что он-то знает тонкости как русского языка, так и русской поэзии, выражается как манагер в салоне по продаже автомобилей, а вовсе даже не как литературный критик или просто как человек, который уважает русскую словесность и литературный русский язык.
Вот эти абсолютно пародийные фразы:
Любовь к Бродскому или даже просто знание его стихов было способом переместить самого себя в разряд "premium".
Можно было вставить строфу во время small talk и проверить «прокачанность» собеседника.
Здесь целых два английских слова употребляется. "Premium" - так называется на американских АЗС бензин с повышенным октановым числом. Т.е. его значение, которое имеет в виду Мильчин, как я догадываюсь, значит "переместить себя в высшее интеллектуальное общество". Но, как мне кажется, аналогия с бензином полностью исключает серьёзное восприятие английского слова.
А главное, оно совершенно не нужно, можно было написать как угодно по-русски, скажем поднять свой статус, или показать свою продвинутость, показать свою эрудицию и т.д. и т.п.
Но зачем нужен бензин с повышенным октановым числом? И вообще зачем нужно английское слово?
Теперь "small talk". Чем литературоведа и критика не устраивала, скажем, "лёгкая беседа" или "светская болтовня"?
Зачем снова английские слова? Впрочем, в опредленных кругах, скажем среди тех же манагеров, это уместно, чтобы показать свою продвинутость в английском, в отличие от всяких филологов-нищедралов.
Но разве Мильчин продает корейские машины?
И в той же фразе, "прокачанность собеседника". Это уже другой лексикон, но тоже не филологический, а бандитский. Происходит от далекого от литературоведенья:
- Что ты мне здесь права качаешь?
И вот такой критик и литературовед учит нас
А Бродский действительно хороший поэт. Не нацинальный и, о ужас, но это моё мнение, не великий. Но конечно талантливый хороший поэт.
Великими становятся только те поэты которых действительно народ считает великими, а не литературоведы-манагеры.
Например, в Германии великим в конце концов признали Гейне, а его "Лорелею" пели во времена Третьего Рейха как народную песню.
Впрочем, Бродского тоже поют. Может быть по этой причине он действительно великий национальный русский поэт.
Но совсем не потому, что думает об этом литературовед-манагер.
При всем уважении к Иосифу Александровичу, День Рождения которого был позавчера и к критику Мильчину, я не думаю, что Бродский в сегодняшней России национальный поэт.
Думаю, что Мильчин выдает желаемое за действительное. Разумеется, моё мнение мало что значит, я в России уже очень давно не жил и о сегодняшнем отношении жителей России к Бродскому знаю только по Интернету, но никаких признаков такого национального поэта в сознании сетевых россиян я не заметил. Может быть я не прав, хотелось бы, чтобы мои российские френды меня поправили или со мной согласились.
Лично мне очень нравится только одно стихотворение Бродского, "Пилигримы".
К остальным его стихам я остался равнодушен, хоть читал много его стихов.
Иосиф и его Родина
Покойный режиссер Эльдар Рязанов рассказывал о противоречивых чувствах, которые охватили его, когда он увидел у кассирши в универмаге томик «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. То есть, с одной стороны, конечно, его радовало, что роман Пастернака, долгое время запрещенный цензурой, гонимый, оболганный, объявленный опасным, перестал быть эксклюзивной забавой интеллигенции и пошел в народ. Но, с другой стороны, рассуждал Рязанов, жалко вот прямо так отдавать «нашего» Пастернака.
Так уж исторически сложилось, что в России культура всегда была одним из способов социальной стратификации — разные группы внутри общества объявляли кого-то из авторов «своим» в противовес авторам «других». «Эксклюзивный» против «массового» у первых, «нормальный» против «выпендрежного» у вторых. Со стороны это может показаться глупым или натужным, но в общем-то это нормально: человек так устроен, что ему нужно делить мир на свой и не очень свой, использовать какие-то кодовые имена и названия как пароль. А в советское время при относительном равенстве доходов и ограниченности предложения выбор икон в кинематографе, литературе, музыке, живописи оставался единственным способом для создания таких кодов и паролей.
И эта игра продолжилась в 1990-е и в «нулевые», после исчезновения цензуры и появления вполне легальных изданий Бродского. Можно было вставить строфу во время small talk и проверить «прокачанность» собеседника. Можно было в рамках легкого флирта немного расширить границы дозволенного и процитировать «Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы» и по реакции понять, с кем ты разговариваешь. Или круто было взять тему для курсовой на истфаке про битву при Каннах, только чтобы процитировать из стихотворения «На смерть Жукова»: «Блеском маневра о Ганнибале напоминавший средь волжских степей». Все эти не очень-то хитрые игры были возможны тридцать, двадцать, десять лет назад. Но пять лет назад они кончились. Бродский медленно, но верно шел по пути превращения из поэта элитарного в поэта всенародного.
Как шел этот процесс? Через передававшиеся из рук в руки распечатки стихов. Через распевания у костра «Писем римскому другу». По-моему, нет ничего ужаснее, чем пение стихов под гитару, но это так, заметка на полях. С падением цензуры стали выходить книги, Бродского стали читать на своих концертах известные актеры, в 1990-х из поэмы «Представление» сделали что-то вроде телеспектакля или их было даже несколько. Бродский прорвал все возможные барьеры.
Преодоление
Стратификация рухнула, любовь к Бродскому и знание его стихов больше ничего не говорят о тебе. Ну разве что то, что ты просто умеешь читать. Строчка «Не выходи из комнаты», размноженная коубами и веселыми картинками, стала мемом; про Бродского принялись сочинять шутки, которых ранее удостаивались только всенародно чтимые рокеры вроде Цоя, — «Бродский не умер, он просто в комнате». Два года назад коллега прислал мне фото граффити из Севастополя, где о Бродском отзывались в столь восторженных эпитетах, что здесь даже не процитируешь — закон и Роскомнадзор не позволяют. Это есть вершина истинной народной любви, особенно для поэта, стихи которого не вдалбливают в голову с ранних классов, который не писал тексты для попсовых песен.
Что для нас всё это значит? Ну, во-первых, извините за пафос, значит то, что настоящий талант и правда всегда пробьется, причем вознесет своего обладателя так далеко, как никто и не подозревал. Преодолеет и цензуру, и дураков, и поморских консерваторов. Дойдет до сердца гражданина как обычного, так и чиновного и найдет там уголок для себя. Ну а во-вторых, прекрасно, что Бродский теперь всенародный, Бродский не разделяет, а объединяет. В моем тексте нет ни слова собственно о поэзии, стихах, стиле и, прости господи, творческом методе Бродского. Это потому, что у каждого на эту тему есть свое мнение. И это прекрасно.