Это было очень давно

Я знаю это точно, ибо в моем детстве, моей юности парк был всегда. Я не помню, с чего он начался. Наверное, все-таки со стадиона, куда меня неохотно приводил папа.

С ребенком надо было гулять, а какие могут быть прогулки, когда одесский «Металлург» встречается, например, с командой города Ступино.
Мне кажется, что большинство матчей заканчивалось для папы одинаково. Увлекшись комбинацией Щегольков-Спивак- Черкасский-Альтерович-мимо, папа терял бдительность.

(Щегольков, Владимир Николаевич
Родился и вырос в Одессе, на Ремесленной улице. С трёх лет играл в футбол.

В 1951 году начал заниматься футболом под руководством Александра Михальченко. В 17 лет играл за юношескую сборную Одессы, в 18 лет дебютировал в команде одесского «Пищевика». Одновременно выступал и за «Металлург», который базировался на Канатном заводе. За «Пищевик» играл на позиции полузащитника, иногда, по тренерскому заданию, переходил в защиту.

Вскоре на способного футболиста обратили внимание представители московского «Спартака» и киевского «Динамо», и Щегольков перешёл в «Динамо» (Киев). Главный тренер киевлян Вячеслав Соловьев отрабатывая схему игры «4-2-4», отправил его в защиту. В чемпионатах СССР за «Динамо» провёл 210 игр, забил 5 голов. В еврокубках — 10 матчей (КЕЧ — 4, КОК — 6). Был незаменимым игроком на своем фланге)

В чувство его приводило только объявление по стадиону: «Потерялся мальчик, возраст три года, зовут Шурик, одет в синее пальто с капюшоном. Отца мальчика просят срочно забрать ребенка у прохода центральной трибуны». Сконфуженный папа суетливо пробирался к месту воссоединения мужской части семьи.
У прохода центральной трибуны его встречал мой ликующий голос:
- Дядя Федя, я ж говорил, что папа сейчас прибежит!
Это я объяснял своему новому другу – директору стадиона – семейную диспозицию.

Забрав меня у дяди Феди Футермана, папа на место боления не возвращался. Во-первых, неудобно. Языки у болельщиков те еще. Но было и второе. Ему еще надо было как-то убедить чадо не рассказывать маме и бабушке о новом приключении. Справедливости ради надо сказать, что обычно ему это удавалось. Кстати, в отличие от моих детей, закладывавших меня вольно или невольно, когда я вместо прогулки тащил их на ипподром или тот же стадион. Они старались. Но увлекались. Помню дочь так живописала прелести осеннего парка, где мы с ней гуляли, собирали листья, смотрели на море, что обрадованная вниманием домашних, радостно добавила:
- … и лошадки за деньги бегают…
Со мной папе было легче. Я мгновенно усваивал, что были мы с ним в парке, катались на качелях и пили ситро. В отчете маме о прогулке ничего лишнего не говорил. Что, впрочем, не мешало папе мечтать:
- Привязать бы тебя…
- Я тебе привяжу! – угрожал я. – Вот не пойду с тобой больше на футбол…
Это серьезная угроза. Обязан же он откликаться на мамино:
- Неужели ты не можешь хоть иногда погулять с ребенком?
Так что, перед каждым матчем папа вступает в переговоры:
- Ну, что, Шурка, на футбол сходим?
Я делаю вид, что обдумываю предложение, зная, что потом последует еще вопрос:
- А после футбола в тир пойдешь?
Тир я люблю. Мне ставят там большую скамеечку под ноги, чтоб я мог дотянуться до прилавка, с которого целятся. Ружье-монтекристо для меня на подставке – я постоянный клиент!

После площадки аттракционов, условившись, что мы провели там все время и ни ногой на этот никому не нужный футбол, мы шли на пятачок. Пятачком называлась площадка со скамейками под горкой с Александровской колонной. Там на скамеечке нас ждала мама. Иногда туда же приходила мамина подруга тетя Люба с мужем дядей Мишей, иногда кто-то еще.
Мне покупали мороженное, и я, преисполненный благостности, ненадолго затихал. Всякие мысли роились в моей всегда непричесанной башке. Например, о том, что маме – моей маме! – никто, даже папа, не дарит цветы. Это требовалось немедленно исправить.
Родители, ставшие со мной повышенно бдительными, вовремя пресекли террористический акт. Я вознамерился нарвать цветы с цветочного портрета Сталина, высаженного на горке прямо за нами. Стыдно признаться, но, кажется, в обход всех семейных традиций и договоренностей, я все-таки схлопотал по одному очень мягкому месту.
Из парка домой недалеко. Даже для меня. Буквально несколько минут до калиток с контролерами – вход в парк платный! – правда, на футбол пускают по футбольным билетам. Сам парк огорожен высоким забором с пиками (его сняли уже при Хрущеве, в шестидесятые!).
От парка коротким переулком до Канатной. Переулок называется Собанский, но я упрямо величаю его собачьим. Начинает его угрюмый серый дом, в который арестовывают людей. Так говорят взрослые.
- Вот будешь себя плохо вести, попадешь в дом в Собанском.
Поэтому я всегда тороплюсь поскорей миновать этот дом.
За плохим домом забор сумасшедшего дома по имени Свердловка. И все. И весь переулок.
А через дорогу начинается наша улица Жуковского. Там уже можно проситься на руки. Иногда берут…
Впрочем, года в четыре эта лафа закончилась.

Зато лет в пять важным стал «детский сектор» - большая игровая площадка с качелями, лодочками, бревнами, спортплощадками и детским театром.
Впрочем, качелям-лодочками мы отдавали предпочтение уже в довольно взрослые года. Сидя в них, было так удобно пить сухарик из горла и читать друг другу стихи. Что мы и делали, никак не умея расстаться после литстудийных вечеров во дворце студентов. Вел литстудию поэт Юра Михайлик. Он много нам дал, но, главное, сдружил… Как это здорово, потягивая из горлышка кислое винцо «Перлина степу», качаться в лодочке и с нетерпением ждать своей очереди прочесть очередное гениальное стихотворение.

Ужасно кислое «Перлина степу», а еще «Алиготе» и «Рислинг» связаны для меня с юностью, стихами, добрыми друзьями. Добровольно его пить было невозможно. Но под стихи, почему-то получалось. Я, став взрослым, всегда отказывался от белых сухих вин, полагая, что все они того же вкуса, то есть кислые до невозможности. И только лет в тридцать пять, на далеком полуострове Мангышлак, куда затащила работа, убедился, что это совсем не так. На урановом Мангышлаке, что в городе Шевченко – не ведаю, как он теперь называется! – что в Узени, где мы тогда квартировали, водку можно было купить не всегда, а импортных вин было наименований пятьдесят. Иногда приходилось пить вино. Пертусиновые Мартини да Чинзано, несмотря на захватывающие названия были отвергнуты сразу и безоговорочно. Недолго продержалось и венгерское Токайское, признанное больно сладким. Настал черед болгарским винам. Были с негодованием отвергнуты Гамза, Мелник и Мискет, хотя последний был удостоен некоторых сомнений. Но кислы, ух, как кислы! Так что, от Алиготы или, тем более, Рислинга мы ничего хорошего не ждали. И… ошиблись. По крайней мере я. Вина оказались вполне приличными, особенно Рислинг, празднично отдающий медом.

Первый раз самостоятельно – и охотно! – я пошел в театр именно на детском секторе. Давали спектакль про пионера, который приехал из Мексики. Как наш, советский пионер там оказался, не помню. Но помню, что у него имелось настоящее сомбреро, и он вокруг него плясал что-то якобы мексиканское. Во, вспомнил, спектакль так и назывался «Сомбреро».
Там же мы играли в футбол на уроках физкультуры. Лафа, а не уроки! Физрук Дмитрий Владимирович Долгонос – сами понимаете, какое у него было прозвище! – в юности играл в какой-то заводской команде, поэтому игру в футбол поощрял, тем более, что она давала ему возможность бегать со свистком и всем мешать.

Чуть наискосок от Детского сектора была уборная типа М и Ж. Поздней, уже школьниками, мы бегали туда курить. Вот интересно, в парке можно было курнуть за любым кустом, но все, почему-то, набивались в сортир. Наверное, по привычке. В школе тоже курили в уборной. Учителя, думаю, знали об этом, но не очень совались туда. Мало ли… Время было такое, что третьеклассники и семиклассники были ровесниками.
Курилка всегда полна, все друг друга знают. Новичков встречают главным вопросом:
- Батя есть?
У половины, наверное, отцов нет…
А еще много отцов-инвалидов. Некоторые из нас их стесняются.
В школу по вызову учителя или директора ходят мамы. Те еще тетки. Злые, черноротые, особенно, когда выпимши.
- А как не пить, - говорят они, - мужей нет, жизни тоже…

В каждом классе, над доской висит портрет усатого вождя. Ну, того, что друг детей. Друг другом, но когда одноклассник по ошибке ему жеванной бумагой в лоб из трубочки залепил, только того и видели. Приехали, забрали и все. А ведь какая-то падла из одноклассников заложила! Предателя или предателей не искали. Уже тогда понимали, что себе дороже.
И опять в парк. К стадиону. Там аллея такая имеется, крутая и с ровным асфальтом. От служебного въезда до забора почти. Вот на ней гонки устраивали. На самокатах. Простая вещ – две доски, ремешок, два подшипника – а до чего клеевая.
Потом выяснилось, что на тачках быстрей. Разогнался, лег на тачку и несешься. И устойчивей аппарат, и ощущения, когда рядом с землей классные. Мы тачки не делали, а подобрали за вокзалом, ну, там где мост и поезда на отстое. Там их валом валялось. Недолго, правда. Пацаны налетели, мигом все смели.
Но тачкам мы недолго радовались. Взрослые мужики у нас их увидели и чуть не убили.
- Где инвалидов ограбили?
А ведь правда, на таких безногие по городу ездили. Шарр, шарр…
- Никаких, - говорим, - инвалидов на железке не было! Только тачки и все!
Ну, мужики такой мат выдали… А потом ушли. Бухать, наверное. Но и мы что-то уже не радовались.
На тачках кататься расхотелось. А куда их деть? Домой принесу, а вдруг папа увидит. Он ведь всю войну прошел… Заныкал я тачку на чердаке. До сих пор, наверное, там валяется.

А зимой на стадионе катки заливали. На футбольном поле, на беговых дорожках, на площадках волейбольной и двух баскетбольных. Коньки-снегурки с ботинками можно было взять напрокат там же на стадионе. Переоделся и… Но не пошло у меня это дело. Всю дорогу падал. Короче, бросил это дело. Оно мне надо? Пусть другие несутся, сломя голову, по кругу. Быстро, еще быстрей. Еще. Все равно все заканчивалось падением.
Я вообще не очень люблю скорость. Не боюсь, а именно не люблю. Для меня скорость – это отсутствие меры, а, стало быть, излишество. Наверное, я не прав. Скорость очень многим приносит настоящую радость. Но, все-таки, не мне. Не греет, в общем.

А когда тепло, на стадионе футбол. Нет, там, конечно, еще и бегают-прыгают, но это, пока, не интересно. На футболе, кроме самого футбола, еще и бутылки. Кто ситро пьет, кто пиво. А бутылки под скамейку ставят. А мы после матча ходим, собираем. Наберешь полную авоську, если повезет, и под мост сдавать. Или на Кангуна угол Греческой. Рубль двадцать за бутылку! Не шутка! Прикидываете, одна бутылка – один билет на детский сеанс в клуб Дзержинского! Еще и мелочь остается. На тир, например. Одна пулька стоит пятнадцать копеек. Но если сбил мишень, еще одну дают. За пятиалтынный стреляешь, стреляешь, аж пока не прогонят. Но там у аттракционов и так есть чем заняться. Правда, два аттракциона не про меня. Это парашютная вышка и карусели. Я с вышки этой прыгнул разок. И повис. Легкий больно. Не помню, сколько спускался. Долго, в общем. Сильно долго. Полчаса, наверное, или больше. Изревелся весь. А когда приземлился, еще и отлупили. Желающих прыгнуть много. И все ждали, ждали да злились.
А на карусели тоже как-то застряли. Мы, а не карусель. Она-то крутилась исправно. А карусельщик отлучился. Ну и забыл про нас, наверное. Вот мы и вертелись. А те, кто ждал, роптать стали. И те, кто вертелся тоже.
- Остановите!
А как? Стали карусельщика искать. Нашли нескоро, но нашли, все-таки. Прибежал. Ну, люди дождались, когда карусель выключит, а потом уже вломили. Ну и, кто с карусели, добавили. Но не очень. Сил-то не было.

Рядом с аттракционами бацмайдан. Танцплощадка, то есть. Интересное место. Драки всякие. Еще бы. Сюда мореходки ходят, солдаты в самоволку бегают и ремесленники, конечно. Плюс всякие штатские, вроде ребят с нашей улицы. Ну, и барышни, конечно. Есть за кого драться. Солдат не трогают. А остальные… Каждый вечер драки. Интересно, еще как! Обычно всех били пацаны из мореходки. Дикари они назывались. Как дикие голуби. У них ремни были с медной большой пряжкой. И с якорем на ней. Ремень наматывался на руку, а пряжка, как зубья кастета. И много их. Кто устоит. Правда, иногда штатские давали им оторваться. Ух, и драки получались! Многие ради них в парк приходили. Так подумать, какая радость в драке? Тебя метелят, ты, иногда. А ведь смотрели с восторгом, мечтали, вот чуток подрастем и тоже… Зачем? Почему?
Еще мечтали хоть раз в ментовку попасть. Привод – это, как медаль, что ли. Чушь какая-то. А ведь было.

За аттракционами, на как бы набережной еще два места притяжения: биллиардная и пиротехническая лаборатория. Или мастерская. Не помню уже. Там мама одноклассника Сереги Пилипчука работала. Ну и мы… наведывались. Что-то перепадало. И как мы зрение сохранили? И руки-ноги тоже? Наверное, повезло.
А в биллиардной давили клубы дыма и азарт. Табачный дым плыл низко-низко, иногда задевая столы. Людей! Может из-за дыма, духоты, шума азарт не захватывал. Захватывали – стыдно сказать! – деньги, переходившие из рук в руки. Хотелось кого-то ограбить. Плохое место. Понимал, а тянуло. Правда, недолго.

Потому что Зеленый театр. Сооруженный на месте предполагаемого пруда Черное море.

Ходить в театр можно было через ворота – на бесплатные концерты или спектакли – или через забор на развлечения платные. Забор был высок, венчали его довольно острые пики. Но творческая мысль работала. Оптимальное решение было найдено как раз к объявленному концерту Бенни Гудмена. Ясное дело, купить билеты дело пропащее. Даже если б были. Лезть через забор? Но на такие концерты, кроме обычной милиции и дружинников, привлекалась еще и милиция конная. Добежать до забора, подтянуться, взобраться на верхнюю планку, перелезть… Нет, ни в какие нормативы такое не укладывалось. Но я придумал иной путь. Днем Зеленый театр не охранялся. Это раз. И местами, вплотную к забору примыкали кусты сирени – это два. Стырить лом с пожарного щита – вообще не вопрос. Забравшись в кусты сирени, налегли и раздвинули прутья забора. Не сильно, но так, чтоб можно было пролезть боком. Концерт потряс. Мы еще даже заработали, проведя за трешку с рыла несколько человек.

Парк заканчивался аркой, а за аркой был спуск на Ланжерон. Ходить туда самому мне строго-настрого запретили. Тот случай. Тем более, сам я туда не ходил. Желающих искупаться во дворе хватало. Ланжерон… Но это совсем другая история.