Пастух Зельдин и свинарка Ладынина
Хоть речь все-таки пойдет о книгах, более того, я их и цитировать буду.
Почему же я написал такой заголовок?
Потому что когда пишут о литературе полагается писать о сюжете, о красоте языка, о композиции и т.д. и т.п. Я же ни о чем таком писать не буду. О чём же я буду писать, если собираюсь как-то описывать то, что прочел? Об евреях.
Но не настоящих евреях, да и где я их возьму, настоящих, откуда я знаю, какие они, настоящие евреи? Я, например, ненастоящий.
Пишу я о литературных евреях. Даже не о них самих, а о том, откуда они берутся теперь в таком количестве. Заранее предупреждаю, я ответ не знаю.
Несколько слов о моем чтении. Серьезную литературу я читать не люблю. Скучно. Я люблю о попаданцах, о войнах в космосе, на худой конец, детективы какие-нить.
A серьезную литературу я, как любой нормальный человек не... читаю? В том-то и дело, что читаю.
Почему? А потому что все надоедает. И попаданцы надоедают и Устинова надоедает, и Акунин надоедает и Маринина надоедает и даже Дашкова, хоть она конечно большой молодец, и то надоедает. Браун мне надоел, уже на третьей странице, когда я как-то пытался читать его "Код да Винчи".
Ну и по сюжету знаменитого анекдота, про любовника, который надышался французских духов в шкафу, где он прятался от ревнивого и грозного мужа, поломал дверцу шкафа и с криком:
- Говна, мне говна,-
побежал к туалету, иногда хочется, нет не того, что вы подумали, судя по анекдоту, а серьезной литературы.
Дальше о моем чтении. Как правило, я читаю две книги одновременно. Почему? Вовсе не потому, что я такой умный.
Просто я такой ленивый. У нас два этажа жилых, не считая подвала. Внизу я читаю, когда ем. Поэтому я беру какую-нить книгу, которая оказалась внизу.
А вверху я читаю перед сном. Там соответственно другую книгу беру. Нести наверх книгу снизу, или, что вообще немыслимо, в момент, когда я ем, пойти наверх, чтобы брать верхнюю книгу для дочитывания.
Я образово ленив.
Лень - моя идеология!
Поэтому я не могу поступиться принципами и ходить с этажа на этаж за одной и той же книгой. Читаю внизу, то, что есть внизу, а вверху, то, что наверху. Так вот, дочитав очередной опус про попаданцев, это
были "Дети Империи" Олега Измерова, я решил что хватит по попаданцев, что с ними временно надо завязать и в ближайшие дни буду читать серьезную литературу. Кстати, "Дети Империи", если бы он не так дотошно описывал Брянск, мне в целом понравились. Я еще подумал, что хорошее слово "доТОШНО". Бесчисленные описания Брянска могут кого угодно довести до ТОШНОТЫ. Но я пропускал, между описаниями как раз и интересно. Особенно интерeсно, как он описывает Америку. Как там обижают евреев и они спасаются от антисемитов-американцев, эмигрируя тысячами в СССР.
СССР правда там не совсем такой, как был в жизни. Им руководит Лаврентий Палыч Берия и жизнь в этом СССР - хорошая. Неудивительно, что евреи бегут туда, где хорошо.
Вот теперь я через несерьезные "Дети Империи" подхожу к основной теме, литературным евреям.
На первом этаже у меня на полке лежала "Репeтиция" Владимира Шарова.
Открыл и прямо с первых строк прочел:
Апостол Петр говорил евреям: «Итак, покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши, да придут времена отрады от лица Господа, и да пошлет Он предназначенного вам Иисуса Христа, Которого небо должно было принять до времен совершения всего, что говорил Бог устами всех святых Своих пророков от века». Церковь трактует сказанное однозначно: обращение всех иудеев ко Христу должно предварить второе пришествие Спасителя и торжество праведных.
В 1939 году Исай Трифонович Кобылин перестал быть евреем, и еврейский народ, в котором он был последним, на нем пресекся. Две тысячи лет жестоковыйные, как называл их Господь, соплеменники Кобылина не желали покаяться и обратиться в истинную веру, две тысячи лет, потакая нечестивым, они мешали второму пришествию Спасителя, которого молили и ждали все верующие, и теперь, когда земная жизнь евреев окончена, уже скоро. Скоро явится Он во славе Своей.
Историю гибели евреев я узнал от самого Кобылина в Томске в 1965 году, но начну я семью годами ранее и с другого. В 1958 году я поступил на первый курс историко-филологического факультета Куйбышевского (теперь город опять называется Самара) университета. Той же осенью я познакомился с человеком, который пытался понять Бога. Звали его Сергей Николаевич Ильин. Всю зиму и весну мы встречались каждый вечер и вместе гуляли в маленьком парке около улицы Свободы. Он проповедовал мне свое учение и, когда увидел, что я понял его, ушел из моей жизни. Ильин был старше меня на семь лет и ко времени нашего знакомства работал экскурсоводом в доме-музее Радищева.
Ильин был полурусский-полуеврей. Крещеной еврейкой была его мать, происходившая из старого раввинского рода; среди своих не менее известны были и предки отца Ильина — купцы-старообрядцы, одни из основателей знаменитых поселений на Иргизе. В Ильине соединился народ, которому некогда было дано обетование и был послан Сын Человеческий, но который не принял Его, не пошел за Ним, и народ, которому ничего не было даровано и обещано, но который уверовал в Христа и будет спасен. Две крови соединились в нем плохо, и лицо Ильина было асимметрично. О себе он говорил, что в средние века такая внешность неминуемо привела бы его на костер как явного, отмеченного печатью дьявола суккуба или инкуба. Сейчас, вспоминая Ильина, я с удивлением понимаю, что во время наших прогулок всегда шел слева от него, и хорошо помню только его левую, еврейскую сторону — черную и печальную.
Дальше в этой интересной и хорошо написанной книге литературных евреев много.
Но Шарова я конечно оставил на первом этаже.
Когда уже ложился спать, взял другую книжку, которая лежала на тумбочке в спальне. Это был "Хирург" Марины Степновой.
Здесь я евреев обнаружил не в перовй строчке и даже не на первой странице, а на второй:
До Хрипуновых в квартире проживали евреи, вполне советские, мирные, ручные — в микрорайоне ими даже гордились, как местной достопримечательностью, потому как никакой другой экзотики поблизости сыскать было нельзя — а евреи вот они, они всегда под рукой. Местная урла евреев не обижала, но пару раз в месяц аккуратно била им все окна. Не по злобе, а потому что на звездный звон и хруст медленно падающих в ночь стекольных пластов выскакивало из освещенного розового нутра квартиры сразу все еврейское семейство, включая полоумную старуху Марию Исааковну, лет пятьдесят преподававшую в местной СШ № 5 русскую литературу. И в этом ломком звоне и хрусте, в этих гортанных выкликах, в этом внезапном появлении из света в глухую, лопочущую листвой темноту было столько волшебного, завораживающего, почти театрального, что урла потрясенно замирала в ближайших кустах, ощущая, как сладко и томительно сосет под ложечкой странная, вращающаяся пустота.
Потом бархатный занавес медленно опускался, обдав зрителей тяжелым пыльным вздохом, и урла, слегка стесняясь пережитого катарсиса, вылезала из кустов и враскачечку шла к волшебной квартире — цыкать зубом и принимать от профессионально глухой и профессионально же приветливой Марии Исааковны дежурный стаканчик — мутненький, граненый, в мирное время простодушно служивший еврейскому семейству пристанищем для детских цветных карандашей. Как же, Марисакна, спасибочки, все помню — жы пиши с буквой ы, чу пиши и все такое. И не говорите — скока развелось кругом хулиганья! А Костик-то? Не, все сидит, да… Он бы живо их, того… Ну, в смысле… че, седни будем вставлять или до завтра переможетесь?
Зимой — заметьте, стекла не били никогда. Понимали. Деликатно терпели до весны — одинокие, угрюмые, низкорослые, тоскующие без единственного в мире по-настоящему прекрасного чуда. Алкали душой. Жаждали. Ждали.
Пока не дождались суетливого исхода, деревянных ящиков, чемоданов, неопрятных узлов, которые все выносили и выносили из подъезда, как будто там, в квартире, был бесконечный морг, который потребовалось срочно освободить к ноябрьским праздникам. И не успела захлопнуться за евреями государственная граница, как в брошенное жилище въехали Хрипуновы.
Тут я начал проверять все современные книги, которые у меня в доме находятся сейчас. Везде одна и та же картина, евреи, евреи, кругом одни евреи.
В крайнем случае, полуевреи.
И я задумался. Помню еще те времена, когда евреев в советских книгах не было. И в советских фильмах их тоже не было.
Дружбу народов русского и какого-то кавказского в кинофильме "Свинарка и пастух" демонстрировал красавец еврей Зельдин, он там играл пастуха-горца.
Еврей Бернес играл отважного бойца Дзюбина, никак национальность его не указвается, судя по фамилии, вряд ли он еврей. Да и блондин он в этом фильме и не только в фильме.
Еврей Гафт играет гусарского полковника.
Представляете, как много было среди гусарских полковников, а так же корнетов и ротмистров - евреев.
И т.д. и т.п.
Еврей Свердлин почему-то специализировался на азиатах, японцах, монголах, узбеках. Играл нехорошего японского интервента, хорошего монгольского Сухе-Батора и хорошего узбецкого Ходжу Насреддина.
И никому из них не приходило в голову, ни Зельдину, ни Бернесу ни Гафту, ни Свердлину ни прочих еврейским звездам советского кинематографа попросить роль еврея в каком-нибудь фильме. Иногда евреи конечно попадались, но роли были явно второго плана. Как же могут красафцы Зельдин, Бернес и Гафт играть какого-нибудь Рабиновича, который иногда мелькал в кадре. Им ведь главные роли нужно было играть.
В книгах было примерно то же самое, евреи и полуевреи писали конечно книги о русских, украинцах, узбеках, иногда даже о иранцах, (Морис Семашко, кстати, книга - отличная, "Маздак" называется) а о евреях не писали. Трифонов, Юрий Валентинович, про папу своего, которого почти не знал, Валентина Андреевича расстреляли, когда Юра Трифонов был еще совсем ребенком, писал много.
И документальную повесть "Отблеск костра" и просто повесть "Старик". А вот про маму, которую звали Евгения Абрамовна Лурье и про бабушку со стороны мамы, она собственно его вырастила, маму тоже забрали, правда потом ее выпустили, в отличие от отца ничего не писал.
И хоть главные герои Трифонова - интеллигенты, евреев в его романах нет. Ну разве что какие-то второстепенные персонажи, главные герои все - титульной нации.
И это при том, что в реальной жизни, Трифонова окружали самые разные интеллигенты и предстaвьте себе, некоторые из них все-таки были евреями.
Немного конечно, процентов 70-80, судя по мемуарной литературе о замечательном писателе, но все-таки попадались.
Только в "Нетерпении" один из героев Трифонова - еврей, Григорий Гольденберг. Он был народовольцем и убил харьковского губернатора.
Но в этом романе все названы своими именами. Желябов - Желябовым, Халтурин - Халтуриным, Перовская - Перовской, Засулич-Засулич. Тот, который Гольденберг, соответственно и у Трифонова - Гольденберг, куда ему было деться?
Т.е., в СССР, особенно до начала отъезда, евреи были, по переписи 1959-го года, свыше трех миллионов, на самом деле, гораздо больше, все полукровки записывались русским, украинцами и т.д. И даже не полукровки - тоже. В советском паспорте Иосифа Давидовича Кобзона стояла национальность - украинец.
Но в литературе и кино их не было.
И вдруг...
Сегодня евреев, за исключением двух-трех крупных городов, на постсоветском пространстве не осталось. Но зато какую книгу ни откроешь, еврей на еврее сидит и евреем погоняет. Евреи эмигрировали не только в Израиль и Америку, они дружно эмигрировали еще и на страницы книг.
Ну я еще понимаю Марину Степнову. Настоящая ее фамилия - Ровнер, Марина Львовна.
Но Шаров. Верующий человек. Русский патриот и т.д. и т.п. Чего ему о евреях писать?
Не пойму.
И вывел я для себя такую обратно пропорциональную зависимость. Чем меньше реальных евреев остается на данной местности, чем больше литературных евреев толпится на страницах книг.
А вы не замечали подобной парадоксальной зависимости?