Я уже почти два года не читал "Новый мир". Раньше я писал о тех вещах, которые меня там заинтересовали. Решил все-таки кое-что посмотреть за пропущенный период. Представьте, почти сразу наткнулся на очень интересный текст. Он в модном стиле о попаданцах описывает проблему беженцев в Германии. Там предлагается ошеломляющее решение этой проблемы. Разумеется, ничего подобного либеральные европейцы не допустят, но все-таки...
Аросев Григорий Леонидович родился в 1979 году в Москве. Поэт, прозаик, критик, по профессии — журналист. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Звезда» и других. Главный редактор литературного журнала «Берлин. Берега». Автор сборника рассказов «Записки изолгавшегося» (М., 2011), биографии О. А. Аросевой «Одна для всех» (М., 2014) и романа «Неуместный» (Берлин, 2016). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Берлине.
Хмурилось, хмурилось, да так окончательно и не нахмурилось.
Лазурное июльское небо стало затягиваться тоскливой пеленой, уже когда он малочувственно жал руки на прощание Мартину и Марселю, минут двадцать спустя, когда такси все-таки прибыло (пришлось второй раз звонить в службу), от синевы не осталось ровным счетом ничего, а еще через столько же сверху принялась капать мелкая мерзкая гадость. Не возлагая на небесные верха особых надежд, Вальтер тем не менее ошибся: время перед посадкой окрасилось в романтические бледно-розовые и даже слегка голубоватые предзакатные краски.
В иной день он бы и полюбовался этими банальными до ужаса, но трогающими сердце любого жителя средней Европы, не особо привычного к природной красоте, цветами, но не сегодня: голова от недосыпа преизрядно болела, а главное — надо было читать, штудировать, изучать этот обрыдший договор, ради которого он и сорвался в пятницу утром в Дюссельдорф. Безумного восторга от путешествия он не испытывал: и планы на день были другие, и билет, купленный за восемь часов до вылета, стоил предсказуемо умопомрачительных денег, и отдохнуть перед рейсом не светило — звонок поступил около девяти вечера, а вылет, как выяснилось, был уже в шесть тридцать пять... Но Мартина и Марселя тоже гусями не назовешь. Им-то подавно в Германию не надо было, просто они оказались в Венло. Вот и проявили добрую волю: «Дорогой Вальтер, не желаешь ли подъехать к нам около восьми? За несколько часов мы все обсудим лично, иначе будем еще три недели тянуть резину по электронке». И то правда. А доуламывать их он очень хотел: контора-то крупная, получить у них заказ — предел мечтаний для молодой, можно даже сказать, юной компании. Вот дорогой Вальтер, крякнув, и согласился, хотя сам он, в отличие от компании, не был ни юным, ни даже молодым. Обсудив возможное место встречи, остановились на Дюссельдорфе — от Венло час пути, а ему все равно, куда лететь, что в Кельн, что в Дюссельдорф.
Заметил он ее перед посадкой. Вначале его внимание привлек просто странный вид подошедшей дамы, точнее, не странный, а неуместный — шорты (чуть старомодные, как будто только что с плаката в стиле пин-ап) и короткая маечка. Такое нормально видеть на каком-нибудь шебутном рейсе на Мальорку, Канары, Сицилию или в Барселону, но никак не на бесхитростном и даже чуть уныловатом перелете из Дюссельдорфа в Берлин. Впрочем, кто ее знает, даму эту в шортах, может, у нее пересадка в Тегеле как раз на Мальорку.
Потом она в зале ожидания перед посадкой уселась на соседнее кресло, и Вальтер периферийным зрением подметил странный рельеф ее бедра. Тайком покосился — да, действительно, довольно жуткий шрам, как будто гусеница танка проехалась или шестеренка какая-то, но в любом случае след давнишний, заживший, а сама девушка ходила без намека на хромоту (кстати, может, и не девушка — возраст определить было невозможно). Мысленно посочувствовав ей от души, Вальтер вернулся в джунгли обязанностей, сформулированных суконным юридическим языком. А спустя еще пятнадцать минут они оказались на одном ряду в самолете — он у окна, она у прохода, а между ними никого. И снова она сидела так, что неприятный шрам был виден как на ладони. Уже во время взлета Вальтер опять посмотрел на него и на секунду задумался, а она поймала его взгляд и улыбнулась:
— Красивая у меня ножка?
— Ох, простите. Простите, это было очень невежливо с моей стороны. Мне очень жаль.
— Ерунда. Не извиняйтесь.
— Шрам-то — да, ерунда, но вот погода! Не так и жарко сейчас. Вот я и удивился, решил, что вы летите с пересадкой куда-нибудь на отдых, — заметил Вальтер.
— Нет, я домой, была у подруги на дне рождения.
— Но вам ведь холодно!
— Да, вы правы. Особенно мерзну в самолете, от этих вентиляторов так дует! Но я специально одеваюсь в короткое.
Захлебнувшись в припадке необъяснимого любопытства, Вальтер все же смолчал. И не прогадал, девушка сама продолжила:
— Можно я вам скажу?
— Да, пожалуйста, — деланно удивился Вальтер.
— Все дело в шраме. Мне так жутко стыдно за него, что я хожу в коротких шортах всегда, когда только могу, чтобы ловить чужие взгляды и понимать, что он меня не уродует.
— А это объяснение вы часто даете?
Девушка смутилась.
— Вы правы... Снова правы... Часто. Всем почти. Потому что никто не говорит правды. На мои ноги постоянно смотрят, но я не понимаю, это из-за шрама или все-таки потому, что они у меня ничего себе? Вот и рассказываю, как ду...
— Добрый вечер, говорит капитан, меня зовут Пауль Штерн, — прервал ее бас-профундо из усилителей. Такое ощущение, что капитанов подбирают по голосам, тенором или тем более фальцетом никто из них никогда не говорит. — Наш полет проходит по плану, однако через минуту мы попадем в небольшой дождик. Прошу вас не бояться, никакого вреда он нам не принесет. Возможно, нас немного покачает и все. Желаю вам приятного полета.
— Простите, как вас зовут? — спросила девушка.
— Вальтер. А вас?
— Дженнифер. Имя не немецкое, но я немка. Простите, Вальтер. Это все так давно случилось, но я до сих пор терзаюсь.
Они полминуты помолчали.
Внезапно серую обездвиженную безнадегу за окном прошила ярчайшая — будь я проклят, если раньше видел такое своими глазами!!! — молния. Свет погас, Вальтер машинально на секунду зажмурился, однако гул не прервался, самолет не качало, да и вообще ничего не изменилось. Вальтер открыл глаза и для верности посмотрел направо — Дженнифер, спокойная, чуть улыбалась ему.
— Дамы и господа, из соображений безопасности мы выключаем основное освещение, — снова заговорил капитан. — Если вы хотите продолжить чтение, воспользуйтесь индивидуальными лампами у вас над головой. На нашем полете гроза никак не отразится, мы приземлимся в аэропорту Берлин-Темпельхоф согласно расписанию.
Где?! Какой Темпельхоф? Он оговорился, что ли? Вальтер покрутил головой — все сидели тихо, как будто так и надо. Что за...
Он обратился к Дженнифер:
— Извините, вы слышали, что он сейчас сказал?
— Вроде да.
— Мне показалось, что он упомянул Темпельхоф...
— Так и было. А что не так?
— Собственно... Э-э... Я думал почему-то, что мы летим в другой аэропорт...
Вальтер никогда не чувствовал себя таким идиотом. Как объяснить соседке, что довольно странно приземляться в аэропорту, закрытом навсегда более десяти лет назад?
— Шенефельд, что ли? Наверное, вы просто перепутали.
— Простите, а как же... Тегель?
Тут уже Дженнифер изумилась.
— Тегель? А вы что, летите в Северный Берлин?
Какой еще Северный Берлин?!
Запутавшись еще больше, Вальтер решил схитрить:
— Знаете, я давно не был в Берлине. И как-то, понимаете, потерял нить... Может, расскажете?
— Но что же?
— Да вот... О Северном Берлине хотя бы.
— Извините, что с вами? — Дженнифер посмотрела на него с неприязнью и тревогой.
— Все что угодно, — брякнул он, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Страшная мысль подленько вползла в его голову.
— Послушайте, у меня есть один идиотский вопрос. В жизни бы не предположил, что задам его, однако придется. Разрешите?
— Пожалуйста.
— Какой сейчас год?
Вместо ответа Дженнифер покачала ладонью перед лицом — мол, с тобой вообще все в порядке? И отвернулась к окну. Вальтер панически — как же сразу-то не додумался! — метнул взгляд на бедро соседки. Старомодные шортики на месте, гусенично-шестереночный шрам на месте. Ну, уже легче.
— Дженнифер! — позвал он шепотом. Если это ее имя — услышит, если нет — не отреагирует. Новое везение: она повернулась.
— Слушаю вас.
— У меня ощущение, что я попал в какое-то другое время, или в другой мир, или черт знает куда, но в любом случае куда-то не туда. Понимаете, я сел в Дюссельдорфе в самолет и заговорил с вами, и в той реальности еще не было Северного Берлина, а аэропорт Темпельхоф был закрыт десять лет назад. Умоляю верить, — добавил он, видя скептическое выражение лица Дженнифер.
— Хорошо, у вас есть документ? — внезапно спросила она деловым тоном.
— Какой?
— Любой.
Вместо ответа Вальтер, чуть приподнявшись, вытащил из кармана брюк бумажник, покопался в нем и предъявил права, указав пальцем на дату выдачи. Если догадка верна, решил он, то дата выдачи станет для Дженнифер сюрпризом. Так и получилось. Она уставилась на карточку в явном недоумении.
— Странно... Очень странно.
— Что именно странно?
— Да вот это, — она ткнула в его права.
— Какой же сейчас год, скажите?!!
— Да что вы заладили — год, год? Две тысячи шестнадцатый сейчас год.
Вальтер изумился сильнее, чем сам мог предположить.
— А что тогда странного?
— Да вот это, — повторила Дженнифер, взяла у него из рук карту и зачитала вслух. — «Место выдачи: федеральная столица Берлин». Вот это и странно.
— Почему?
Она открыла свою сумку и выхватила свои права — мгновенно, как будто они лежали наготове.
— Посмотрите.
Вальтер взял ее карточку. Оформление точь-в-точь как у него.
— «Место выдачи: округ Шатценберг, Южный Берлин», — выговорил он. — Дженнифер, а я не знаю ни такого округа, ни что такое Южный Берлин.
— Вот и я не знаю, кто у вас написал «федеральная столица Берлин». Такое писали в последний раз в две тысячи пятом, а права вам выдали только два года назад. Как такое могло произойти?!
— Я вообще не понимаю, что вы говорите. Что случилось в две тысячи пятом?
— То есть вы хотите сказать, что электронной границы у вас тоже нет?
— Что-о?!
— Ясно... Либо вы меня разыгрываете, но зачем вам это, либо...
— Послушайте, Дженнифер. В восемьдесят девятом падение стены было?
— Да.
— А объединение страны в девяностом?
— Да.
— Холодная война кончилась?
— Кончилась.
— Югославия и СССР распались?
— Да.
— А канцлер сейчас фон Грот?
— Фон Грот.
— Тогда расскажите же про две тысячи пятый! Где-то ведь началось расхождение.
Дженнифер нерешительно огляделась, как будто в поисках поддержки. Но они говорили сдержанным шепотом, голос не повышая и особо не жестикулируя. Со стороны могло показаться, что соседи по самолету просто мирно беседуют.
— Дженнифер, пожалуйста. Мы с вами начали беседовать о вашем шраме. Вы выглядели слегка растерянной и расстроенной. Было такое?
— Уже не помню, — отрезала она.
И снова замолчала.
— Дамы и господа, мы начинаем снижение, через десять-пятнадцать минут мы приземлимся в аэропорту Берлин-Темпельхоф, — усугубил капитанский бас-профундо.
— Хорошо, — внезапно заговорила Дженнифер. — Рассказываю. В две тысячи четвертом гражданская война в Басутоленде спровоцировала огромный поток беженцев. Сотни тысяч человек прошли через всю Африку, с самого юга до севера, потом первые отряды взяли штурмом Гибралтар и проникли в Европу. Это началось аккурат на рождество — думаю, они все просчитали, чтобы бдительность у нас тут была ниже. Бог его знает почему, но им всем захотелось в Берлин. Что-то им рассказали или они сами прочитали — не знаю, но в любом случае они решили поселиться у нас. Правительство при этом проявило какое-то странное человеколюбие. А может, попросту мягкотелость. Вначале их расселяли где попало. Где находили подходящие помещения, там и селили. Но потом жители южных районов, самых дорогих и престижных, резко воспротивились. Начались недовольства, потом прямые столкновения. Смысл их был таков: пусть живут, но выделите им отдельный район, желательно отдаленный и не на юге. И поставьте его под усиленную охрану.
— Это же гетто! — ужаснулся Вальтер.
— Да, примерно так. Но почему мы, коренные берлинцы, должны страдать? Я вот живу в Целендорфе. И мне было неприятно, что по соседству живут люди, которые не знают, что такое душ, — надменно бросила Дженнифер.
— Извините, я вас прервал. Прошу, продолжайте.
— Хорошо. В общем, власти под нашим нажимом сдались и всех быстренько перекинули на север, в Тегель. Но люди прибывали и прибывали. Места не хватало. Их стали расселять в других районах, хотя юг больше не тревожили. Затронутыми оказались Райникендорф, Веддинг, Каров и другие, а затем неизбежно начали возмущаться и те берлинцы, которые живут на севере. Но дальше высылать беженцев было некуда. Вы что, правда не знаете всего этого?
— Нет, — одними губами, без звука ответил Вальтер.
— Что-то тут не то, разве это возможно? Ну ладно. За беженцев неожиданно вступились турки, югославы, русские, поляки, но и некоторые немцы тоже. Началось переселение народов: немецкие берлинцы массово уехали к нам, на юг, а на север отправились те, кто поддержал беженцев. Этот процесс длился пару лет. То же самое случилось и с организациями и компаниями — многие сменили штаб-квартиры и переселились к нам.
Самолет летел ровно и мерно, не выказывая ни малейшего признака снижения. Вальтер посмотрел вниз: оказывается, уже стемнело, черная густота развернулась внизу, ни просвета, ни намека на жизнь.
— Некоторые беженцы приезжали гулять по нашим улицам, отдыхать на наших озерах. Это было уже чересчур. Пошли стычки, драки. Взаимное недовольство росло, а власти бездействовали. Все это привело к стихийному установлению границы между севером и югом. Вначале энтузиасты из числа наших просто пришли к метро «Фридрихштрассе» и символически встали с плакатами: «Не ходите к нам, у вас есть свой Берлин».
— Бедная «Фридрихштрассе», — шепнул Вальтер.
— Да, это в газетах отмечали, опять ей досталось, стала границей. Потом все ожесточились, беженцы нагло ходили по нашим улицам и игнорировали указания уйти. В итоге произошло ужасное — убили человека. И только после этого власти проснулись и пригласили к открытой дискуссии. И тут появилась компания EGrenze[1]. Оказалось, что они уже несколько лет разрабатывали электронную границу — нечто вроде колючей проволоки, но нематериальной. EGrenze предложила свои услуги и в итоге построила ее.
— И как она выглядела?
— Почему «выглядела»? Она и по сей день существует. Она выглядит как лазерный луч, который изгибается как надо. Пройти сквозь электронную границу можно только в специальных точках — переходных пунктах. Можно не только там, но в других местах граница находится под легким электрическим напряжением. Убить никого не убьет, но сознания лишит. А пока человек лежит, подоспеет полиция. Но, кстати, я не слышала ни об одном случае незаконного перехода. А так — очень удобно! Никаких стен, улицы не перекрыты. Хочешь с севера к нам на юг — пожалуйста, приходи, докажи, что тебе к нам надо, — и вперед. Если кто-то из немцев живет на севере и не хочет переселяться на юг, он может в любой момент — даже ночью! — пойти к кому-то в гости на юг. И мы точно так же.
Вальтер уже минут десять изо всех сил надеялся и про себя молился, чтобы все это оказалось только сном.
— А где граница проходит?
— Долго думали, но в итоге пришли к простому решению: по линии S-Bahn, который идет от Шпандау.
— То есть Курфюрстендамм не отдали? — нашел в себе силы пошутить Вальтер.
— Точно! Мы им и так оставили кучу прекрасных мест. И, так как город разделился официально, две части переименовали и на бумагах — появились Северный Берлин и Южный Берлин.
— А что говорят правозащитники? А ООН? А Евросоюз?
— Знаете, я работаю программистом и как-то не очень слежу за политикой. Как-то договорились, я думаю. Но, собственно, в чем вы видите проблему?
[1] EGrenze [эгренцэ] — от elektronische Grenze (нем.), электронная граница.
Я показал Вам примерно половину, остальное дочитаете здесь:
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2016/11/severnyj-berlin.html