Общая надпись к этой картинке героев романа: Автор ненавидит всех своих героев одинаково...и я - тоже.
Он написан в 2010-м году. У этого же автора есть и следующий, написанный в 2015-м.
Пока - нравится.
Называется он - "Свобода". Автора зовут Джонатан Франзен.
Меня заинтриговал творческий метод автора. В статье ВИКИ про Джонатана Франзена написано, что его стиль - социальный реализм.
https://en.wikipedia.org/wiki/Jonathan_Franzen
Но это же почти социалистический реализм.
В статье ВИКИ, которая так и называется Social realism
https://en.wikipedia.org/wiki/Social_realism
eсть целый раздел посвященный СССР:
https://en.wikipedia.org/wiki/Social_realism#Russia_and_the_Soviet_Union
В качестве иллюстрации в этом разделе небольшая копия картины Исаака Бродского "Ленин в Смольном".
Т.е., понятно, что социальный реализм и социалистический реализм, в какой-то степени - родственники.
Современные американские писатели за очень немногим исключением (Мой любимый Кристофер Бакли) все левые и прогрессивные.
Франзен тоже левый и прогрессивный. Но пишет хорошо. И даже иногда позволяет себе иронию по поводу левых и прогрессивных, таких как он сам.
Кроме того, удивило то, что он никакого отношения к евреям не имеет, предки - из Швеции и Норвегии, даже бабушки-еврейки нет.
Среди современных американских писателей таких чистых арийцев почти нет.
Но герой-еврей у него конечно есть. Правда - не главный.
Этот герой - полный придурок, но я нисколько не в обиде на автора-гоя. Он пишет правду.
Американские евреи по моим наблюдениям, в большинстве своём - полные придурки. Они всегда бегут впереди прогрессивного паровоза и всегда голосуют за своих потенциальных врагов.
В отрывке, который я ставлю о политике ничего нет, но выглядит этот Кац достаточно красноречиво:
За его спиной на барной стойке, заваленной немытой посудой, зазвонил телефон. «Уолтер Берглунд» — гласил определитель номера.
— Вот те раз, Уолтер, — ошеломленно сказал Кац. — И чего это тебе от меня понадобилось?
Вопреки всему его подмывало взять трубку: недавно он обнаружил, что скучает по Уолтеру; но в последний момент ему пришло в голову, что это может быть Патти. История с Молли Тремэйн научила его, что не следует пытаться спасти утопающую, пока сам не решишься утопиться. Потому он наблюдал с пирса, как Патти барахтается в воде и взывает о помощи. Что бы там она ни чувствовала, он не хотел об этом знать. Преимуществом бесконечных гастролей в поддержку «Безымянного озера» — под конец он мог во время концертов размышлять о чем-то своем, подсчитывать гонорары, думать о наркотиках и сожалеть о том, что наговорил в последнем интервью, не нарушая ритма и не пропуская ни единого аккорда, — было то, что слова песен утратили всякое значение и перестали вгонять его в ту тоску (по Молли, по Патти), которую он испытывал, когда писал их. Он даже думал, что гастроли изгнали тоску и из него самого. Но поднимать трубку звонящего телефона не собирался.
Автоответчик, впрочем, он проверил.
Ричард? Это Уолтер, Уолтер Берглунд. Может, ты этого не услышишь, ты, наверное, даже не в Америке, но я подумал, может, ты будешь в городе завтра. Я еду в Нью-Йорк по делам и хотел бы кое-что с тобой обсудить. Прости, что звоню в последний момент. Просто хотел узнать, как ты. Патти тоже передает привет. Надеюсь, у тебя все в порядке.
Чтобы удалить сообщение, нажмите клавишу 3.
Кац уже два года не говорил с Уолтером. Когда пауза в их общении очевидно затянулась, он решил, что Патти — то ли по глупости, то ли в минуту раскаяния — поведала мужу о произошедшем на Безымянном озере. Феминистические наклонности Уолтера и извращенные двойные стандарты заставили бы его вскоре простить Патти и возложить на Каца всю вину за предательство. Это, конечно, было забавно: в остальном неустрашимый Кац по-прежнему побаивался Уолтера и преклонялся перед ним. Отказав Патти, пожертвовав собственным удовольствием и жестоко разочаровав ее, чтобы сохранить их брак, Кац мгновенно вознесся на уолтеровский уровень совершенства, но все, что он получил взамен, — зависть к другу за бездумное обладание собственной женой. Он уговаривал себя, что, оборвав все контакты с Берглундами, делает им одолжение, но втайне боялся услышать, что у них все хорошо и спокойно.
Кац не мог сформулировать, что Уолтер значит для него. Привязанность его была так сильна во многом потому, что возникла в крайне восприимчивом подростковом возрасте, когда личность еще до конца не сформировалась. Уолтер просочился в его жизнь прежде, чем Ричард захлопнул дверь, ведущую в мир обычных людей, и связал свою судьбу с лузерами и отщепенцами. Уолтер, конечно, и сам был необычным: безнадежно наивный и в то же время проницательный, упрямый и эрудированный человек. Все усложнилось с появлением Патти, которая была еще необычнее Уолтера, хотя и пыталась в течение долгого времени доказать обратное, а потом усложнилось еще сильнее, когда Кац понял, что привязан к Патти не меньше, чем Уолтер, а к Уолтеру — гораздо сильнее, чем Патти. Это было странно. Встреча после долгой разлуки с Уолтером согревала сердце Каца сильнее, чем встреча с кем-либо еще. В этом чувстве было не больше сексуальности, чем в стояке, который появлялся при первом долгожданном вдохе кокаина или когда внезапно сходился пасьянс на компьютере. Но определенная химия в этом все же присутствовала. Это чувство определенно настаивало на том, чтобы называться любовью. Кац радовался, видя, что семья Берглундов растет, радовался тому, что знает их, радовался тому, что где-то там, на Среднем Западе, они живут своей славной жизнью и к ним можно заехать, если у него самого все идет не совсем славно. А потом он все разрушил, позволив себе провести ночь в летнем домике с бывшей баскетболисткой, знающей толк в узких тропках возможностей. В одну ночь теплый мирок, бывший его убежищем, провалился в горячий и жадный микрокосм вагины Патти. Он до сих пор не мог поверить, что период доступа туда был так скоротечно краток.
Патти тоже передает привет.
— На хрен, — сказал Кац, поедая гирос.[49]
Но, стоило на смену голоду прийти глубокому желудочному недовольству способами его удовлетворения, он перезвонил Уолтеру. К счастью, тот сам взял трубку.
— Ну что? — спросил Кац.
— А ты что? — парировал Уолтер с тошнотворным дружелюбием. — Скачешь туда-сюда?
— Ага, электрическое тело пою. Лихие времена.
— Все танцуешь.
— Точно. По камере окружной тюрьмы в Майами-Дейд.
— Да, я читал. Что ты забыл во Флориде?
— Телку из Южной Америки. Принял ее за человека.
— Да, я и подумал, что это все из-за репутации. Чтобы ее поддерживать, приходится идти на крайности. Помню, мы говорили об этом.
— Ну, мне уже, к счастью, не приходится об этом думать. Я соскочил.
— В смысле?
— Снова строю террасы.
— Террасы? Шутишь? Что за бред! Ты же должен громить гостиничные номера и писать свой самый мерзкий хит!
— Я устал. Занимаюсь достойным трудом.
— Но ты же зря тратишь свое время!
— Следи за языком. Я могу и обидеться.
— Правда, Ричард, ты же талантище. Нельзя же все бросать только из-за того, что людям случайно понравился один из твоих альбомов.
— Талантище. Типа как монстр в крестиках-ноликах. Мы вообще-то о поп-музыке говорим.
— Ого, — сказал Уолтер. — Не то я ожидал услышать. Думал, что ты пишешь новый альбом и готовишься к очередным гастролям. Знал бы, что ты строишь террасы, позвонил бы раньше. Не хотел тебя беспокоить.
— Да ладно, какое там «беспокоить».
— Ну ты же не звонил. Я думал, что ты занят.
— Mea culpa.[50] Как вы там поживаете? Все в порядке?
— Более-менее. Ты же знаешь, что мы переехали в Вашингтон?
Кац закрыл глаза и подхлестнул свои нейроны, чтобы те выдали ему соответствующее воспоминание.
— Да, — сказал он наконец. — Кажется, знаю.
— В общем, тут все непросто. Поэтому я и звоню. У меня есть для тебя предложение. У тебя есть время завтра днем? Ближе к вечеру.
— Вряд ли. Может, утром?
Уолтер объяснил, что завтра в полдень встречается с Робертом Кеннеди-младшим, а вечером должен вернуться в Вашингтон, чтобы в субботу утром вылететь в Техас.
— Мы могли бы поговорить по телефону, но моя помощница очень хочет с тобой познакомиться. Ты будешь работать именно с ней. Не хочется отнимать у нее все удовольствие.
— Твоя помощница, — повторил Кац.
— Лалита. Юная и потрясающая. На самом деле она живет над нами. Думаю, она тебе очень понравится.
От внимания Каца не ускользнули восхищение и энтузиазм, звучащие в голосе Уолтера, и след не то вины, не то восторга в словах «на самом деле».
— Лалита, — повторил он. — Что это за имя такое?
— Индийское. Бенгальское. Выросла она в Миссури. На самом деле она красавица.
— Ясно. И что она предлагает?
— Спасти планету.
— Ясно.
Кац подозревал, что Уолтер замыслил помахать перед ним этой Лалитой как наживкой, и его раздражало, что его считают так легко поддающимся влиянию. И все же он знал, что Уолтер просто так не назовет женщину красавицей, и потому был заинтригован.
— Ладно, я подумаю, может, получится кое-что отменить завтра днем, — сказал он.
— Отлично, — ответил Уолтер.
Что будет, то будет, а чему не суждено, того и не будет. По опыту Каца, телок было невредно заставлять ждать. Он позвонил на Уайт-стрит и сообщил Захарии, что встречу с Кейтлин придется отложить.
На следующий день, в 15:15, опоздав всего на четверть часа, он вошел в «Уолкерс» и увидел за угловым столиком Уолтера и индианку. Не успев дойти до них, он понял, что тут ему ничего не светит. В языке тела есть восемнадцать слов для обозначения доступности и подчинения, и Лалита обращала к Уолтеру добрую дюжину из них. Она походила на иллюстрацию выражения «смотреть в рот». Когда Уолтер поднялся из-за стола, чтобы обнять Каца, ее взгляд оставался прикованным к Уолтеру, и это было очень странно. Кацу до сих пор не приходилось видеть Уолтера в роли альфа-самца, кружащего женские головы. Он был одет в элегантный темный костюм. Набранный вес добавил ширины плечам и объема грудной клетке.
— Ричард, Лалита, — сказал Уолтер.
— Приятно познакомиться, — сказала Лалита, вяло пожимая ему руку и не сообщая, что рада чести познакомиться и является его давней поклонницей.
Кац рухнул в кресло, чувствуя, что словил удар с неожиданной стороны: вопреки всему, в чем он пытался себя убедить, он вожделел женщин Уолтера не вопреки их дружбе, а именно из-за нее. Последние два года его угнетали фанатичные восхваления, а теперь он разочарован, не услышав такого восхваления от Лалиты, не отрывающей глаз от Уолтера. Кожа у нее была темная, а фигура радовала глаз сочетанием округлостей и изящества: глаза, лицо и груди были круглым, шея и запястья — тонкими. Кац пробежал пальцами по волосам, стряхивая опилки и пыль. Его старый друг и соперник сиял от радости, глядя на него.